Потом он и себя опутал плющом, повторяя с глубоким убеждением:
– Я не человек, я – фавн.
Петроний не был пьян, а Нерон, вначале бывший умеренным ради своего «божественного» голоса, под конец пил чашу за чашей и опьянел. Хотел было еще декламировать свои стихи, теперь уже греческие, но сбился, забыл и по ошибке спел песенку Анакреона. Ему вторили Пифагор, Диодор и Терпнос, но так как и у них дело не пошло на лад, то бросили и они. Нерон стал восторгаться, как знаток и любитель красоты, фигурой Пифагора и от восторга целовал его руки. Такие красивые руки он видел когда-то… У кого?..
Приложив руку к мокрому лбу, он стал вспоминать. Наконец вспомнил, и на пьяном лице его отразился вдруг ужас:
– Да, да, у матери, у Агриппины!
Им овладели мрачные мысли.
– Говорят, – сказал он, – что по ночам она ходит при свете луны по морю около Байев… Ходит, ходит, словно чего-то ищет. Приблизится к лодке, внимательно посмотрит – и отойдет… Но рыбак, на которого она взглянет, умирает.
– Недурная тема, – заметил Петроний.
Вестин вытянул шею, как журавль, и таинственно шептал:
– Не верю в богов, но в духов верю!
Нерон, не обращая внимания на их слова, продолжал:
– Ведь я выполнил все нужные обряды. Я не хочу ее видеть! Я должен, должен был казнить ее, потому что она подослала убийцу, и если бы я не опередил ее, вам не пришлось бы слышать моего пенья…
– Спасибо, цезарь, от имени города и мира! – воскликнул Домиций Афр.
– Вина! И пусть ударят в тимпаны!
Шум поднялся снова. Лукан, увитый плющом, желая всех перекричать, встал и начал вопить:
– Я не человек! Я – фавн и живу в лесу. Э… хо… ооо!..
Наконец цезарь опьянел совершенно, опьянели мужчины и женщины. Виниций был пьян не менее, чем другие, и кроме страсти в нем проснулось желание ссоры, что случалось каждый раз, когда он выпивал лишнее. Лицо его побледнело, язык путался, и он кричал раздраженно и повелительно:
– Дай мне твои губы! Сегодня, завтра – все равно!.. Довольно!.. Цезарь взял тебя у Авла, чтобы подарить мне… Понимаешь?.. Цезарь обещал мне тебя прежде, чем взял сюда… Ты должна быть моей. Дай мне губы!.. Я не хочу ждать до завтра!.. Скорее дай мне губы!..
Он обнял ее, но за нее вступилась Актея, да и сама Лигия защищалась из последних сил, чувствуя, что гибнет. Напрасно, однако, она силилась оттолкнуть его мускулистую руку, напрасно голосом, звучавшим жалобой и страхом, умоляла его не быть таким и пожалеть ее. Насыщенное запахом вина дыхание было совсем близко, она увидела его лицо над собой. И это не был прежний добрый и дорогой Виниций, а пьяный злой сатир, который заставил ее почувствовать страх и отвращение.
Силы готовы были покинуть ее окончательно. Напрасно, откинувшись, она отворачивала лицо, чтобы уклониться от поцелуев, – он поднял ее, схватил обеими руками и, прижав ее голову к своей груди, прижал свои горячие губы к ее судорожно сжатому