– Извини, Стефан… Я не хотела, – начала, было, я, но повар уже вновь коснулся моей руки.
– Мы принимаем шутки и сами можем пошутить на тему праматери. Святейшая, может, и была плохим поваром, но человеком она была замечательным. Так рассказывал льорт… Дальше мясо жарьте сами, мне уже дурно от этого запаха.
Я отошла к энергоплите и поставила её на режим запекания. Я не люблю плохо прожаренное мясо.
– Ульрианна, – Стефан отошел подальше и спросил. – Ты же знаешь о том… что нам больше не дадут детей?
– Госпожа Рионн сказала лишь, что люди больше не верят в Святейшую. Страх иссяк.
Старый гемма взъерошил седые волосы и устало облокотился на стол:
– И мы ничего не сможем сделать. Праматерь запретила нам вмешиваться в решения Империи. Рионн даже не приняли, не объяснили причин, но и так все понятно. Стоит ли бояться ту, о которой не слышно уже лет триста, после Афэриканшу. Даже своему народу она не является больше, считая себя нечистой… Измаранной в чужих смертях. Так что мы связаны обетом.
Афэриканшу.
Африканская резня.
Это было ужасное и в то же время величественное зрелище, видела я эти файлы на грейфах в монастыре. Тысячи людей по воле Святейшей кремировали себя, от мала до велика. Это был последний раз, когда она пользовалась своим могуществом и окутывала человеческие души, желая истребить зло. Несмотря на договор с Императором, она была не в силах вынести человеческую двуличность.
– Мы будем молиться, – произнёс полушёпотом Стефан, передав мне ужин.
«Надеюсь, она не оставит их без ответа,» – подумала я.
Танец третий
Кайн вышел под утро. Когда шифф исчез, он посчитал, что время простить себя пришло. Изнеможенный, бледный от голода юноша пробрался на кухню и, достав из ледника кусок свежего мяса, впился в него зубами.
– А молитва?
Он вздрогнул от неожиданности, но мясо не выпустил.
– Ну-ну, наследник! И надо было так терзать себя?
– Прости, мама.
Рионн подошла ближе и погладила своего несуразного первенца, жадно разрывающего вырезку.
– Ничего, малыш. Впредь будет уроком.
Минуты две Кайн наслаждался едой, затем прижался к матери, пачкая её бирюзовые одеяния.
– Я устал, мама. Это становление выматывает меня. Каждую ночь этот голод. А мы… словно дикие звери, рычим и воем