Прошло три недели, таких сладостных, таких мимолетных! Ему казалось, что этому не будет конца, что он всегда будет жить так, исчезнув для всех и существуя для нее одной; и в его увлекающейся душе, душе художника, ничего не создавшего, вечно томимого ожиданием, рождалась призрачная надежда на скромную, счастливую и замкнутую жизнь.
Мишель приходила раза два в неделю, не сопротивляясь, привлекаемая, должно быть, столько же радостью этих свиданий, очарованием домика, превратившегося в оранжерею редких цветов, и новизною этих любовных отношений, отнюдь не опасных, раз никто не имел права выслеживать ее, и все же полных тайны, – сколько и почтительной, все возрастающей нежностью ее возлюбленного.
Но как-то она сказала ему:
– Теперь, друг мой, вам пора снова появиться в свете. Приходите ко мне завтра днем. Я сказала, что вы вернулись.
Он был в отчаянии.
– Ах, зачем так скоро! – воскликнул он.
– Потому что, если бы случайно узнали, что вы в Париже, ваше уединение показалось бы слишком необъяснимым, возбудило бы подозрения.
Он согласился, что она права, и обещал прийти к ней на другой день. Потом спросил:
– Значит, у вас завтра приемный день?
– Да, – ответила она. – И даже маленькое торжество.
Это было ему неприятно.
– Какое торжество?
Она смеялась, очень довольная.
– Я при помощи разных ухищрений добилась от Масиваля, чтобы он сыграл у меня свою Дидону[7], которую еще никто не слыхал. Это поэма об античной любви. Госпожа де Братиан, считавшая себя единственной обладательницей Масиваля, в полном отчаянии. Впрочем, она тоже будет, она ведь поет. Не молодчина ли я?
– Много будет гостей?
– О нет, только несколько самых близких. Вы почти со всеми знакомы.
– Нельзя ли мне уклониться от этого концерта? Я так счастлив в своем уединении.
– О нет, друг мой. Поймите же, вы для меня самый главный.
Сердце его забилось.
– Благодарю, – сказал он. – Приду.
III
– Здравствуйте, дорогой господин Мариоль.
Он обратил внимание, что теперь он уже не «дорогой друг», как в Отейле. И последовавшее за этим краткое рукопожатие было поспешным рукопожатием женщины, занятой, озабоченной, поглощенной светскими обязанностями. Он направился в гостиную, в то время как г-жа де Бюрн пошла навстречу прекраснейшей г-же Ле Приёр, чуть-чуть иронически прозванной «богиней» за смелые декольте и притязания на скульптурность форм. Ее муж был