Письма из апокалипсиса. Татьяна Белова

напоминает тень, достают и расстилают на полу одеяла и все на чём можно спать. Никто и не пытается обсуждать поступок Игоря. Не он первый, не он последний. Предпочесть мгновение прозрения неделям, месяцам, годам ожидания. Или же познать границу, самую крайнюю точку замерзания человеческой души – разочарование. Он выбрал и ушёл. Ира осталась. Надо думать о живых, да? Представь, что это просто смерть и думай о живых, так ты мне сказал перед отлётом.

      Шум. Шаги. Босыми ногами по ламинату. Плохо положили. Скрипит. Вслушиваюсь.

      Сажусь. В углу у батареи Федя, Настя и… пустота. Оглядываюсь. Марина, Юля, Аня…

      Стараясь никого не разбудить, встаю и выхожу из комнаты. В ванной свет.

      Ира – красное пятно на белом кафеле. Немая сцена из дурацкого кино.

      Она смотрит на свои изрезанные руки и смеётся.

      Тихо–тихо, потом все громче, а после уже истерично и навзрыд. Дешёвое пластиковое лезвие летит в стену, она закрывает лицо руками.

      – Не буду. Клянусь, больше никогда. Не хочу умирать.

      Она хватает меня за ноги. Обнимает и плачет. Резким рывком пытаюсь поднять её, не выходит, тяжёлая, с третьей попытки встаёт сама. Включаю воду. Ира подставляет под кран руки, ванная становится красной.

      – Нелепо получилось. Извини.

      Умывается. Всхлипывает.

      Не могу говорить. Не могу и все. Свело горло. Мыслей нет. Тщательно вытираю ей запястья и лицо полотенцем, она покорно стоит и смотрит на меня. Страшно смотрит. Обнимаю, прижимаю к себе. Плакать нельзя, мне – нельзя.

      Утро.

      Главное найти что-то с длинными, широкими рукавами.

      Иркин шкаф напоминает вселенную в момент большого взрыва.

      – Рубашку. Дай его синюю рубашку.

      Ира стоит перед зеркалом и пытается заплести волосы.

      – Уверена?

      – Мне всегда нравились мужские рубашки, буду носить.

      С кухни тянет фирменной Фединой яичницей с сыром.

      Я встаю в дверном проёме. Ира быстро стягивает свитер и надевает рубашку.

      Делать вид, что ничего не произошло. Застёгивает пуговицы, руки дрожат. Спрашиваю:

      – Тебе сегодня в больницу надо?

      Бледное отражение в зеркале мотает головой.

      Завтракаем в напряжённом молчании. За окном стучит дождь. Весна в этом году поздняя и мокрая. Небо все время затянуто облаками, а по ночам не видно звёзд. Обсерватория опять жаловалась, что график срывается, синоптики разводят руками, город не разводит мосты.

      И все вроде обыденно и привычно.

      Но.

      Едим стоя, кроме раковины и плиты в кухне ничего нет.