Писатели-«деревенщики»: литература и консервативная идеология 1970-х годов. Анна Разувалова. Читать онлайн. Newlib. NEWLIB.NET

Автор: Анна Разувалова
Издательство:
Серия:
Жанр произведения: Языкознание
Год издания: 2015
isbn: 978-5-4448-0408-7
Скачать книгу
структур, ценностной системы, способной создать чувство безопасности и восстановить подорванную «анормальными» историческими событиями культурную идентичность, стала у «деревенщиков» главным механизмом изживания внутренних беспокойства, тревоги, боли, дискомфорта.

      Определенную эмоциональную установку, поддерживаемую не в последнюю очередь сознанием горечи, вины и обделенности, возникших при «разрыве» с прошлым, подразумевал и центральный для «неопочвеннической» прозы концепт «память»[197]. Однако при всей любви, иногда экзальтированной, к старому крестьянскому быту (достаточно вспомнить «Лад» В. Белова), «деревенщики» были достаточно трезвы, чтобы понимать очевидное: возвращение к прежним культурным формам едва ли возможно, и «сохранение традиций» предполагает в лучшем случае согласие, пусть даже частичное, с прежними этическими и поведенческими нормами[198]. Белов, в конце 1960-х довольно осторожно отзывавшийся о перспективах реанимации уходящего образа жизни[199], спустя четверть века в романе «Все впереди» на волне алармистских настроений предлагал вернуться в деревенскую избу, где легче справиться с экологическим кризисом, однако в целом возобновление в современных условиях ценных социальных и культурных ресурсов, созданных традиционным обществом («трудовая и семейная этика, аскетизм общественного служения, потенциал доверия и солидарности, религиозно определенный стандарт человека»[200]), видимо, казалось «деревенщикам» сколь желанной, столь и трудно достижимой целью, и это делало их традиционализм акцией, чья безуспешность в глубине души осознавалась даже ее инициаторами.

Ре-активность реакционности: еще о «неопочвенническом» традиционализме

      Очевидно, традиционализм «деревенщиков» не был чем-то однородным. Его можно по-разному масштабировать и анализировать в разных аспектах – как набор идей и поэтику, идеологическую установку и культурную стратегию, позицию в политическом поле (консерватизм) и тип мышления[201]. В нем был неотрефлексированный, «бессознательный» компонент, ибо традиционалистские предпочтения, как это подтверждает случай «деревенщиков», в социальной, эстетической и других областях до известной степени предопределены габитусными характеристиками личности. Дело тут не в очередной стигматизации крестьянства, с которым по происхождению было связано большинство «деревенщиков», как инертной массы, слабо поддающейся «осовремениванию» и усвоению «передовых идеалов». Речь о другом: эстетический и аксиологический традиционализм «деревенщиков» (приверженность реалистическому письму, настороженное отношение к любого рода новациям, поиск «идеального героя» в уходящем крестьянском мире, апология социальных ресурсов, созданных традиционным обществом) в известной степени задавался особенностями социализации писателей, их положением


<p>197</p>

Один из персонажей «Прощания с Матерой» В. Распутина адресовал главной героине Дарье претензию, которую часть официозной и либеральной критики обращала к самим «деревенщикам»: «Думают памятью, памяти в вас много накопилось» (Распутин В.Г. Прощание с Матерой // Распутин В.Г. Собр. соч.: В 3 т. М., 1994. Т. 2. С. 25). Но у «деревенщиков» «накопление» памяти – еще и терапевтический акт, превращающий «память» не только в центр мировой истории, но и в ядро индивидуальной экзистенции. Часто цитируемая фраза В. Астафьева «И открой в себе память! Навстречу тому открой, что хочется тебе вспомнить, и забудь то, что хотелось бы забыть» (Астафьев В.П. Из тихого света. Т. 13. С. 713), восходящая, разумеется, к речи Алеши Карамазова у камня, характерна для восприятия «памяти» как своего рода эмоциональной терапии, хотя структура этого произведения, состоящего из фрагментов-видений, примечательно акцентирует эмоции «вины» и «муки», а не утешения.

<p>198</p>

Примерно в этом ключе выдержано одно из последних публичных высказываний В. Шукшина, которое критика сочла его «завещанием»: «Русский народ за свою историю отобрал, сохранил, возвел в степень уважения такие человеческие качества, которые не подлежат пересмотру: честность, трудолюбие, совестливость, доброту. Мы из всех исторических катастроф вынесли и сохранили в чистоте великий русский язык, он передан нам нашими дедами и отцами.

Уверуй, что все было не зря: наши песни, наши сказки, наши неимоверной тяжести победы, наше страдание – не отдавай всего этого за понюх табаку» (Шукшин В.М. Рабочие записи. С. 323).

<p>199</p>

См., к примеру, такое высказывание писателя: «Я также против силовых методов воскрешения крестьянской культуры. К тому, что не умерло, нужно относиться бережно, но не фетишизировать его. В большей степени следует поддерживать и развивать новое» (Размышления у каравая // Зарницы. М., 1969. С. 38).

<p>200</p>

Ремизов М. Консерватизм и современность // Свободная мысль. 2012. № 9 – 10. С. 71.

<p>201</p>

Из известных мне работ за пределы изучения литературного аспекта традиционализма «деревенской прозы» выходит лишь статья Ирины Плехановой. Автор ставит целью «определить эвристические особенности традиционалистского миропонимания В.Г. Распутина» (Плеханова И.И. Творчество Валентина Распутина и философия традиционализма // Время и творчество Валентина Распутина. С. 60) и уточняет, что ее интересует «метафизическое содержание органических идей» (Там же. С. 67), поэтому в центре статьи оказывается соотнесение творчества писателя с европейскими концепциями, толковавшими феномен Традиции (Рене Генон) и традиционного знания (Мирча Элиаде). Исследовательница утверждает, что такой подход обнаруживает как типологическую общность анализируемых концепций, так и особенности онтологии и антропологии Распутина, но, по моему убеждению, он не затрагивает остро нуждающиеся в теоретически-методологическом проговаривании вопросы: какие конкретные историко-культурные причины заставляют сближать Распутина с Геноном и Элиаде (помимо того, что они воплощают предельно широкое, многообразно выраженное стремление реабилитировать традицию)? что все-таки является предметом сравнения и полем для установления близости? Позиция того же Генона в статье практически не историзована, никаких сведений о знакомстве Распутина с его трудами не приведено (скорее всего, такого знакомства и не было). По существу, автор занимается сопоставлением идей эзотерического традиционализма Генона, изъятого из историко-политического контекста, и «метафизики» распутинских произведений. Результат подобного прочтения, выдержанного в духе эссенциалистского подхода к Традиции, – констатация необязательной, во всяком случае мало что объясняющей в Распутине и Геноне, близости тезисов европейского мистика и русского прозаика.