Возможно, о том, что у Тани в жизни будет несколько собак, хотя ни одну из них она и не подумала бы заводить нарочно. Что ни разу она не поедет в питомник для придирчивых осмотров перед выбором щенка и не станет платить за него деньгами, чтобы забрать с собой в специальном такси с услугой перевозки домашних животных. Потому что каждая её собака неизменно будет объявляться сама и, протяжно заглянув в глаза, привязываться невидимой пуповиной к сердцу.
А может быть, и о том, что Таня с мужем помирятся ещё дважды, прежде чем разойтись насовсем.
Моя вдова
Не забудь того момента, когда всё поменялось. После тебя и того разговора. Прошу, не забудь, пусть даже тебя здесь рядом уже не было. Но, вопреки очевидности, мне кажется, я почти уверен, ты всё видела и знаешь лучше меня, поэтому поправляй, если что-то не так понял. Поправляй, если собьюсь…
Мне удалось приподнять свою отяжелевшую голову, оглядеться вокруг в тусклом желтоватом свете последней уцелевшей лампочки и вдруг отчетливо осознать, что нужно всё стереть. Что вся эта мазня не стоит холстов и картонок, когда-то чистых, а теперь замаранных. И что такая жизнь, в которую вляпываешься, как в коровью лепёшку, – сплошная нелепость. Меня неудержимо заколотила похмельная дрожь.
…Не помню, сколько так трясло мой жалкий организм на продавленном липком диване; помню, что стало холодно, как только я высвободил руки из пиджачных рукавов; рот пересох, и поджатые пятки чуть не ударялись о мою собственную задницу. Казалось, это никогда не кончится, пока я не сполз с дивана, не встал и, споткнувшись о глухо зазвеневшую пустую бутылку, добрёл до зеркала, протёр его рукавом и отодвинулся. На меня растерянно глядело чужое обрюзглое лицо с бледными, выцветшими глазами. Нижняя губа обвисла, а под левым дергавшимся оком я рассмотрел следы гематомы. Таким только детей пугать, проплыло в голове.
Я отступил к стене, осмотрел несколько развешанных на ней картинок с жёлто-фиолетовым фоном, наткнулся на покинутую пауком бесхозную паутину с высохшей зелёной мухой и с внезапной ошеломляющей ясностью понял, что там, в зеркале, – это я… Именно таким бывает осознание своего нового возраста. Хлоп – и тебе уже не двадцать пять. Хлоп – уже не тридцать три. Хлоп – и даже не сорок. И треть моих одноклассников уже лежат в земле, под тяжеленными камнями или вбитыми в землю крестами, и они ничего, ничего по себе не оставили, и я тоже не оставлю, хотя и могу издалека показаться живым.
Несколько неуклюжих шагов, неловких движений – и вот уже панику сменяет бессилие. Мои руки привычно опускаются. Тебя здесь нет, тебя не должно здесь быть, но это же ты, как Джоконда, смотришь на меня с чужого недописанного портрета. Смотришь сначала с сочувствием и тенью улыбки, потом с жалостью, которая всё больше наливается презрением.
Я не выдержал взгляда, захотелось сжаться, спрятаться. Отползти. Наконец-то я что-то понял не в