появлялся живительный и игривый румянец. Румянец, обрамлённый как сладостными мечтательными сновидениями, так и теплящимися в глубине осязаемой души Симин надеждами на жизненный исход, полный счастья и любви, сколько бы волнительного ожидания в раскалённом горниле судьбы для его блаженного прихода ни потребовалось бы! Что ж, пленительные надежды и ожидания любящего девичьего сердца на фоне необъятной и загадочной жизненной гряды выглядели, конечно, по-своему очень заманчиво и романтично, но вещий небесный олимп жаждал и предвкушал для себя несколько иного действа. Действа, переносящего временный вихрь судьбы обратно на земли римской империи, а именно в славный и необъятный город Рим, где с благочинностью и почтением наконец-таки закончив своё обучение и теперь с небольшой душевной тревогою о своём ещё вполне неведомом будущем, неспешно двигался на лектике вместе с распалённым от собственного чувства скорого и неминуемого прощания с сенатором Овидием римлянин Владиус. Покидая имперскую столицу, Владиус, помимо волнительных размышлений о сугубо личном жизненном пути, также беспокоился и о дальнейшем будущем своего дорогого и родного дяди. Человека, для которого юный римлянин по-настоящему стал самой настоящей семьёй и радостной отрадой. Поэтому от горького осознания и обжигающего ощущения искрящих болью и смятением душевных мук своего кровного соратника Владиус старался безропотно молчать, то и дело лишь задумчиво вглядываясь в полюбившиеся пейзажи шумных улиц вечного города. В свою очередь, Овидий, превозмогая свою внутреннюю боль, пытался её хоть немного, но ослабить и тем самым дать необходимую ясную пищу для мысленного просветления. Но томная и мрачная грань от болезненного прощания была невыносимо крепка и по-своему неуступчива. И всё же, ещё раз прокрутив в голове накрепко засевшую картину и вдруг к своему внутреннему порыву приметив то, что это самое прощание, обусловленное столь непотребной молчаливостью, может стать поистине последним в жизни для двух родственных сердец, сенатор с оживлением встрепенулся и, излишне не мудрствуя, громко вымолвил:
– Да что же эта за такая томная немногословность так накрепко сковала мою и твою, Владиус, души?! А? Неужели синь от таинственности дальнейшего жизненного пути так сильна и властна над нашим общим живым духом?! Да будет ей. Довольно. Владиус, друг мой, прошу, ответь: мы же не навсегда прощаемся?! Ведь так?!
И, тут же взглянув на пылающего в неясности и возбуждении сенатора, молодой римлянин в ответ спокойным умиротворённым голосомпарировал:
– Да, так, дядя! Ты только не волнуйся, хорошо?! Я уверен, мы обязательно увидимся ещё, и не раз! Слышишь меня?! Видят боги, так всё и будет. Дядя, ну теперь я тебя прошу: улыбнись и отвлекись от мрачных своих мысленных видений.
– Всё! Ух, отпустило! Да, всё хорошо, мой мальчик. Эх, Владиус, знал бы ты только, как же я к тебе за это время привык. Ох-ох-ох! И что я теперь буду в своей полной обыденности жизни без тебя, мой дорогой племянник, делать, ума не приложу?!
– Я
