– Вот видите, началось. Это, как его, мозаичное расстройство. Ой-бай-яй, что сейчас будет, – захлебнулась в почти искренних рыданиях Нурия.
– А что будет? – почему-то опять шепотом спросил санитар.
– Молчать! – заорала, стараясь перекричать всех, кустодиевская угасающая краса, – схватить, на носилки и вперед, – там разберемся! Быстро!
Дальше было как в кино: раненым зверем выл обретший силы супруг, появившийся из соседней комнаты внук вопрошал: «Аташка, а можно, когда ты помрешь, взять твой спининг?» Мужички под чутким женским руководством волочили носилки с пристегнутым страдальцем, а Нурия, еле сдерживаясь от смеха, бежала за врачами и, изображая сострадание, инструктировала врачей:
– Вы уж, пожалуйста, не убедившись, что все в норме, не выпускайте его, пусть хорошенько подлечат, а то приступ за приступом, без присмотра никак нельзя оставлять…
– Не волнуйтесь, дамочка, мы же видим, что здесь его оставлять – смерти подобно, —уничижительно отчеканила дива.
«Скорая» с ревом отъехала.
Супруг вернулся через неделю. Присмиревший и тихий, он с опаской поглядывал на Нурию, не жаловался и выполнял всю «черную» работу по дому. Все пошло по-старому, только внучок, с видимым сожалением вернувший деду спининг, все допытывался: расскажи, да расскажи, аташка, а интересно было на том свете, когда ты чуть не умер?
Женщины
Suum cuique
(Каждому своё)
Старуха, по словам ухаживающей за ней сиделки, «озоровала». То есть развлекалась, как могла. Вначале, от злости на «прислугу», как она любила называть обслуживающий ее персонал, постоянно меняющийся из-за «совершенной непригодности», она наложила в штаны. Прислуга, задерганная пьяницей-мужем и неустроенным бытом, матерно ругаясь (втихую, конечно, ибо боялась потерять теплое, хорошо оплачиваемое сыном-бизнесменом местечко), замочила испорченные трусы, вымыла упирающуюся (в меру имеющихся у нее сил) «Барыньку» и побежала на кухню спасать погибающий ужин. Видя, что уже «поздняк метаться», как говорил соседский мальчишка (змееныш под стать Старухе), она, размазывая по щекам слезы злости и бессилия, выбросила подгоревшее месиво в ведро и начала готовить на скорую руку молочную кашу. «Надия, обедать!» – голос «Барыньки» вывел ее из водоворота размышлений о вечной несправедливости мироздания по отношению к ней, несчастной и несправедливо осужденной гореть в неустроенном житейском быту здесь, на этой грешной земле. «Иду, иду, – запела приторно-притворным голосом Надия и помчалась на зов. – Сию минуточку, Мариям-апа, сейчас…», – и застыла в преддверии подступившего комком к горлу отчаяния.
– Надия, где мои черные туфли? Мне надо на работу. Ты слышала, обнаружили описторхоз. Много случаев. Идем, возьму тебя пока лаборантом. Потом, может быть, повысим до старшего.
Старуха стояла около шкафа, из которого