Вместе со сквозняком в Крепость рвётся запах соли и жухлой травы. Хлопает дверь. Снаружи окончательно стемнело, и Скат растворяется в ночи.
Интересно, что он сказал Сому напоследок?..
– Ну и ладно, – Карп оттягивает воротник, – глотнём свежего воздуха, а то что-то душно стало. Он не из ваших, Веснушка, не переживай. Родом из солнечной Талифы, города Янтарных Песков, тысячи колодцев, портовых дев и щипачей. Язык выучил, таскаясь за хозяином: тот мотался по свету в поисках сокровищ – научных открытий, как он врал имперским газетам. На тамерийскую культуру ему было сра… сразу и решительно всё равно, – делая вид, что поперхнулся, Карп кашляет в кулак. – История умалчивает, сколько храмов они разграбили к югу от Ядра, но помер хозяин от лихорадки, когда наш друже был слегка постарше Ёршика. Так всё было, камрад?
– Примерно, – отзывает Сом. – У него нет связи с племенами. И, если по-честному, ни у кого из нас нет связей. Любых. Из-за карантина Клиф отрезан от Ядра – то есть «главных» островов, я говорил об этом по пути.
– Я не очень понимаю… – Нура пытается сладить с потоком услышанного, но истощённое тело противится. Она будто стоит у подножия водопада, и струи бьют по макушке не переставая.
Горчак вдруг поднимается с места, наливает в протёртый до скрипа стакан воду и протягивает Нуре.
– Карантин – это когда болеют. Все. Или многие, – поясняет он. – Власти запирают ворота, охраняют входы и выходы, порт не принимает корабли, а жители сидят по домам. Во Внутреннем круге спокойно, хотя богатеи жалуются на то, что теряют деньги из-за вставшей торговли. Бедняки из Внешнего круга голодают. Мародёры наживаются как могут. Жулики продают «лекарство» тем, кто верит. Монахи из Удела Боли молятся и бьют в колокол через двенадцать часов – голова от них пухнет. Короче, хаос и разруха.
– Хио ма, – шепчет Нура, – мне жаль. Я совсем не понимаю ваших порядков, но болезнь – всегда горе.
Она замечает, как Ёршик поднимается и выходит за дверь. Сом передаёт ему свёрток, извлечённый из кармана. Что под тряпицей – не разобрать.
Нура чувствует себя подспудно виноватой, но никак не может понять, за что именно. Будто своим появлением в Крепости она вскрыла рану, и оттуда хлынул гной. Может, не стоит расспрашивать сегодня: всё нужное придёт со временем.
– Да, – говорит Сом, – и всякий переживает горе по-разному. Не обижайся на Малого, он устал. Но хочет, чтобы ты осталась. Закончи историю, чтобы мы могли принять решение. Остальное – завтра. Всем нужно отдохнуть.
– Мне не на что обижаться, – она качает головой, – я здесь лишняя… Я понимаю это. Если бы в племени оказался чужак, Сатофи захотел бы услышать его историю, прежде чем выделить место на плоту.
– Это ваш старейшина?
– Да.
– Он научил тебя языку? Ты говоришь почти без ошибок, хоть и с акцентом.
Нура кивает.
– Всему, что я знаю. Он – самый мудрый из людей. Хотите – верьте, хотите – нет… – она поводит плечами, настраиваясь на рассказ. – Он предупреждал меня в день испытания, что ничему нельзя верить.