Томашевский некоторое время молчал, недоумённо посматривая на собеседника, и соображал, что же собственно так огорчило его – то ли женитьба, то ли ещё что-нибудь? Однако он ясно видел, что у Бориса на самом деле на душе скверно, а так как испытывал к нему дружеские чувства, то решил попытаться лучше понять причину плохого настроения товарища и по возможности помочь ему, хотя, откровенно говоря, времени у него было в обрез. Он, как и предполагал Борис, действительно уже следовал в Варшаву. Отвезя ещё утром свой небольшой багаж на вокзал, Томашевский только что рассчитался с квартирной хозяйкой и сейчас направлялся к поезду.
– Почекай, почекай, – вновь заговорил он, – я что-то не разуме: цо то таке «проходная комната»?
Борис, используя свой небольшой запас польских слов, попытался ему объяснить, что это комната с двумя дверями, через которую проходят хозяева. Тут Томашевский вдруг расхохотался:
– Так то, значит, пшеходны покоик! Так-так, значит, ты, Борис, такий клеп, что надумал свою малженку в першую же ночь в пшеходном покоике уложить? Да як же ты её намувить смог? Напевно и она у тебе така же детско, яко и ты сам. Ну и дзизак ты! И зарас ты, балван такой, ещё на неё обижаешься! Сам умудрился наброить як безразумный фафута, и сам же злишься. Эх, ты! Скажи ещё ей спасибо: друга тебе бы ланцухов надавала… Да, наробил ты глупств, цо ж с тобой зараз робить? А-а! Почекай я тоби допомогу! Моя хозяйка полячка, у неё моя избка свободна. Правда, она примует тылько поляков, но ты ведь разуметь по-польску, а если не добже размавишь, то я скажу: длуго жил в России, забув. Ты тылько молчи, добже! Пуйдем прендзей, я мам мало часу! – и подхватив под руку ошеломлённого Бориса, Томашевский быстро зашагал с ним не в сторону кладбища, куда уже было начал сворачивать Борис, а влево и вниз, в самый центр Куперовской пади.
Через несколько минут они уже подходили к небольшому двухэтажному дому, стоявшему впритык к такому же другому, отделённому довольно ветхими воротами от крошечной китайской лавчонки, в которой горел свет. Они вошли в относительно чистый, но узенький маленький дворик, замощённый крупным булыжником. Здесь Бориса поразил какой-то странный, не особенно сильный, но неприятный запах. Всю заднюю часть двора занимали низенькие сарайчики и хлевушки, из которых доносился храп, повизгивание и хрюканье свиней. Услышав эти звуки, Борис сразу понял и причину «аромата»: это был запах корма, готовившегося свиньям, и запах от них самих. Ему сразу вспомнилось точно такое же зловоние, так ненавистное ему во время жизни у дяди Мити, когда Боре приходилось чистить свиной хлев.
Пока его спутник осматривался и принюхивался, Томашевский взошёл на крыльцо и что было силы начал стучать в дверь ногой. Заметив недоумённый взгляд своего спутника, он объяснил:
– Хозяйка глуховата.
Тем временем дверь открылась, и на пороге появилась высокая, костлявая,