И вот сердобольные соседки надоумили мать мальчика отвести парнишку к известной в их районе гадалке, считалось, что она удачно предсказывала будущее, из десяти раз восемь попадала в цель; многие из этих советовавших женщин испытали результаты гадания на себе, или своих близких и оставались довольны. Цыганка была не совсем цыганкой, просто за ней закрепилось это имя – Цыганка, она не возражала, считая, что это прозвище еще сильнее будет способствовать привлечению клиентуры, на доходы от которой она и жила, и неплохо жила, преуспевала, не забывая угождать и правоохранительным органам, ища порой (когда не в её пользу складывались обстоятельства) в них защиты и уповая. Она была наполовину цыганкой, от матери – азербайджанка, а отец её происходил из венгерских цыган.
Мальчик, как ни странно не стал возражать, когда мать, уже втайне приготовившаяся к бурным спорам и по этому поводу не сомкнувшая глаз до самого утра, стала его уговаривать пойти с ней к её хорошей знакомой и поговорить о дальнейшей его, мальчика судьбе. Мальчику самому вдруг сделалось интересно, и он послушно – что с ним случалось крайне редко – поехал с матерью к «тетеньке гадалке».
Но когда мать услышала от предсказательницы, насчет двадцати двух лет, которых им с отцом оставалось ждать, терпеть и мучиться еще целых восемь лет, такое предсказание никак не могло её удовлетворить, и она пожалела об уплаченных вперед немалых деньгах.
– Еще восемь лет?! Целых восемь лет!? – вскричала она. – Но как эти восемь лет будут? Когда кончатся наши мучения?!
Мальчик, развалившись в роскошном кресле хозяйки, ухмылялся, не встревая в разговор, вел себя как посторонний, но чувствовал себя вполне как дома, и глаза его зорко шмыгали по комнате Цыганки, обставленной с кричащей роскошью.
Цыганка не отвечала, поглядывая на мальчика и что-то с таинственным видом шепча про себя.
– И почему именно до двадцати двух лет? – бесцеремонно вторглась мать в её показное, как она решила про себя, шептание, ни на минуту не забывая о потраченных зря деньгах.
Цыганка, прервав свой шепот, стала объяснять свою сложную систему цифр, в которой мать ни- чего не поняла, и в результате объявила:
– Вам с мужем надо будет тысячу семьсот двадцать два раза прочитать вслух эти цифры, и протянула матери бумажку, где в столбик были записаны одиннадцать цифр.
Мать мальчика, взяв его за руку, как бы напоминая и себе и ему, что он все-таки ребенок, несовершеннолетний, подняла с кресла и тяжело вздыхая, отправилась с сыном домой.
В ту же ночь, поближе к рассвету, когда нормальные люди особенно крепко спят, дом пятидесятилетней одинокой вдовы Цыганки был ограблен шайкой мальчишек, самый юркий и худой из которых пролез в форточку и открыл дверь квартиры товарищам, а сама она с кляпом во рту торопливо и неумело изнасилована главарем этой шайки. Ограбление вдову очень огорчило, но давно позабытое и приятное ощущение от изнасилования еще долго жило в её памяти, точнее – в памяти её роскошного, пышного, ухоженного тела, так что, обращаться в милицию она по здравом размышлении не стала, тем более, что унесли мальчишки только то, что было на виду, основной капитал хозяйка держала не дома, закрома были далеко-о-о…
Мальчик, нанесший визит Цыганке со своей матерью, в ограбление не участвовал, отсоветовал более опытный и здравомыслящий вожак стаи, но долю свою от добычи получил.
Звали мальчика Насиб, а кличка его в банде была Узун, что означало – долговязый, потому как для своих четырнадцати лет он был не по возрасту высоким, высоким и худым как жердь. Узун Насиб, так его называли приятели, а чаще – просто Узун.
За удачную наводку на квартиру вдовы, Узун получил свою долю в виде аляповатой вазы покрытой позолотой – верх безвкусицы, но которую очень удачно можно было сбыть знакомому барыге, падкому на все блестящее, как ворона, что и было сделано Узуном с большим успехом.
Нельзя было сказать, что отец мальчика был равнодушен к той беспокойной и рискованной жизни, что вел его единственный