Тем более что призывы к «ограничению негатива» закрепляют за патриотами ярлык противников свободы слова, ретроградов, сторонников диктатуры. Выиграть соревнование за симпатии общества (а мы должны сделать это, чтобы повлиять на его развитие) с таким имиджем невозможно.
Позиция проигрышная еще и потому, что в случае ограничения свободы слова первыми пострадают как раз патриотические издания. «Демократы», с их многоголовой империей СМИ, с их зарубежными связями, найдут возможность донести до общества свою точку зрения, а патриотам заткнут рот.
Чтобы этого не случилось, нам следует отстаивать свободу информации. А вот как, во имя чего пользоваться ею, – на этот вопрос каждый отвечает по-своему. Один из ведущих авторов «МК» А. Минкин в своем открытом письме к президенту писал о событиях в Беслане фактически то же, что и я в этой статье. Но обратите внимание на ключевой момент его публикации: «Владимир Владимирович, слушая ту речь (Обращение к нации 4 сентября. – А. К.), с опасением ждал, что вы произнесете фразу о вероломном нападении. Формулу 1941 года» («МК», 08.10.2004). Журналист «Комсомольца», да и вся демпресса, а за ней и соответственно ориентированная часть общества боятся повторения «формулы 1941 года» – разумеется, не сводимой к одной лишь фразе о «вероломном нападении». А я именно этой формулы жду! Ибо она помогла бы мобилизовать народ на борьбу. И Минкин, и я критикуем Путина. Минкин – за то, что президент говорит о мобилизации, к чему его подталкивают объективные обстоятельства. А я – за то, что, говоря о мобилизации, Верховный главнокомандующий никаких реальных мер не предпринимает. Вот в чем коренное различие между критикой «демократа» и патриота.
Эту печальную главу я хочу завершить словами русского мыслителя Петра Струве из работы 1917 года (она переиздана в содержательном сборнике «Нация и империя в русской мысли начала ХХ века». М., 2004.). В тяжелые годы Первой мировой, когда Россия терпела поражения и на внешнем фронте – от германских войск, и на фронте внутреннем – от революционных смутьянов, Струве напоминал: «…Государственная жизнь и жизнь в государстве не есть… нечто техническое в человеческом существовании… В любви к государству выражается… бескорыстное, преодолевающее заботу о личном благополучии религиозное отношение к сменяющему друг друга на земном поприще бесчисленному ряду человеческих поколений, почтение к предкам, которых мы никогда не видели, и любовь к потомкам, которых мы никогда не увидим. Со всеми ними нас в государстве (а также в нации, которая всегда стремится к государственному оформлению) объединяет высшая религиозная связь, вне которой человек коснеет в сегодняшнем дне, живет без прошлого и без будущего… Идея государства поэтому имеет такое же религиозное значение, как и известным образом понимаемая идея