– В детстве мы никогда не задумываемся об этом. Позже, повзрослев, тешим себя обманом, что это случится нескоро. Но когда приходит время, это застает нас врасплох…
Я и не заметил, как постарели они, мои старики. Мария Ивановна сильно сдала. Ела очень мало: насильно заставляла себя что-то проглотить. Прежде, для аппетита, хотя бы рюмочку водки могла выпить… А теперь слабела на глазах. Восполняла свою физическую немощь неизбывной духовной энергией: лишь душ а поддерживала ее. И так было всегда, в самые трудные времена. Она по-прежнему много читала. Продолжала говорить на хорошем, старом русском языке. И по-прежнему производила впечатление светской дамы. До самой старости сохраняла легкость стати. Сколько ей было лет – никто не мог сказать. Да и говорить об этом, даже дядюшке Джамалу, никогда не приходило в голову.
Муслим Магомаев в музыкальной школе при Бакинской консерватории
В последние годы жизни Джамал-эддин перенес два инфаркта. Тетя Мура, переживавшая за супруга, попала в больницу 4-го, Кремлевского управления, где у нее тоже произошел инфаркт. Еще через год Марии Ивановны не стало, и это окончательно подкосило здоровье Джамала.
– Дядя как-то сразу сломался, пал духом… Сидел за столом отрешенный, сутулился…Смотреть на него не было сил. Это часто бывает – муж после смерти жены, с которой прожита вся жизнь, теряет опору. Вот и дядя Джамал буквально потерялся. Он часами сидел, уставившись в одну точку. Иногда говорил что-то вслух – из глубины своих дум, одному ему известное. Он словно ушел в самого себя, потерял связь с внешним миром. Что-то пытались делать врачи и мы, близкие, старались отвлечь его от горя, вернуть его сюда. Но, похоже, душа тетушки крепко держала его…
Всю жизнь дядя Джамал казался мне домашним Иваном Грозным, суровым к себе и к другим. И вот теперь он бывал беспомощным. Я приводил его к себе домой, наливал чайку или рюмочку коньяка и говорил с ним неспешно. В такие трудные для него дни он нет-нет и заговаривал о том, почему он меня не мог усыновить: «Ты, Муслим, сын своего отца. А он был герой. Не забывай об этом…»
Но я-то всегда знал, что ближе, чем я, у него на свете никого не было и не будет. А любить он умел – нутром, сердцем, немногословно, скупо.
Такое у него было сердце – все там умещалось, и сила, и слабость. И строгость его была как бы прикрытием его доброты. Он словно стыдился быть сентиментальным. Из породы государственных мужей, он полагал, что нельзя быть добрым открыто. После смерти Марии Ивановны строгая маска дяди Джамала исчезла и открылась его доброта… До жалости.
Или вот еще трогательное признание от первого лица:
– Меня воспитывали в строгости. Мой дядя Джамал, как дядя Онегина, был «самых честных правил». Он много