– Значит, говоришь, спирт нейтрализует радиацию? – не обращая внимания на ее очередной энергетический срыв, спросила я.
– Да! – мгновенно успокоившись, ответила Джуна и дала бесценный совет. – Ты держи всегда в холодильнике пару бутылок водки. На всякий случай. Вдруг пригодится!
«Мой грех – я сделала перестройку»
Не спасет запоздалый крик,
Не разгонит пучины тьму, —
Как «Титаник», страна-материк
Накренилась, задрав корму.
Иногда Джуна напоминала мне белую кобру, лишенную ядовитого зуба, сидящую на своих сокровищах, накопленных за жизнь восточными ракшасами.
Душа моя не всегда сразу определяла, какую роль в своей жизни отводит она ей.
– Я же ничего плохого не делаю, Света, – порою превращалась Джуна в кающуюся грешницу, возводя меня, соответственно, в сан принимающего покаяния, – у меня есть только один грех, в котором я хочу покаяться. Я сделала перестройку…
Она рассказывала это только раз. Слуги в тот день отсутствовали. Вики прилежно посматривал то на нее, то на меня, наверное, удивляясь. Джуна пыталась мне угодить. И это было очевидно. Она сама «колдовала на кухне», немного ворча, что ее «эти негодяи снова оставили без кусочка хлеба». Однако хлеб тут же находился, нарезался и выставлялся на стол. За ним – подогретые тушеные овощи, хачапури, нарезки колбасы и мраморного мяса. Клубника не в сезон…
Джуна таинственно молчала. А я не спрашивала, заинтригованная началом разговора.
– Я знала, чем это кончится. Но у меня был маленький сын. Понимаешь, Света?
Я кивнула.
– Ешь! – сделала она глаза угрожающими, не терпящими возражения, и сразу же они стали мягкими и лукавыми. – Покушай, я тебя прошу, я сама тебе налью чаю. С лимоном?
Я терпеть не могу чай с лимоном. Но кивнула, чтобы Джуна лишний раз не тратила энергию на уговоры, как делала всегда. С нею проще было согласиться, чем полчаса объяснять, почему мне нельзя лимон…
Убедившись в том, что я жую, она тоже положила в свою тарелочку несколько кусочков овощей. Но не притронулась. Ее кофе тоже безнадежно остывал. Джуна говорила медленно и таинственно, пытаясь вспомнить что-то важное. Возможно, ей не все удавалось.
– Я почувствовала, я вовремя увидела, чем это грозит стране. Державе. Каждому человеку. Я поняла это раньше, чем Сережка Есенин, которого повесили в «Англетере». Он ведь тоже понял все тогда. За это и утюгом по лбу получил… и в гробу лежал с раной вот здесь…
Она поморщилась, чувствуя чужую боль. Я давилась овощами, осознавая, что присутствую при чем-то странном и необъяснимом – при ее вхождении в пространство.
– Я не имела шанса ослушаться. Понимаешь? У меня был маленький сын. Семья.
Джуна словно вытаскивала слова, тихие и слабые,