А после лежал долго в горячей ванне с задумчивым видом (читайте – в кипятке, потому что моются они тут такой горячей водой, что с меня едва кожа не слезла вместе с волосами!) и сказал, чтобы я приготовил лучший его наряд для бала, только вид у него был такой, будто он собирался не на бал вовсе, а разом на драку, похороны и эшафот. Я уже молился всем Богам и решил, что, была не была, пойду с ним, тем более что встретил я тут чудесную девушку, Учитель. Зовут её Армана, и я позвал её на свидание. Так что будем мы с ней следить за нашими хозяевами, как бы чего не вышло. Она, кстати, и есть служанка той самой Иррис, о которой я писал выше.
Отпишусь вам вскоре, потому как, чую я, неприятности близко. И гора эта страшная плюётся дымом второй день, а сегодня поутру и вовсе взбесилась. Думал я, рухнет на нас потолок, так всё трясло. И как только они все не боятся? А ведь не то, что не боятся – сегодня вечером по всему городу праздник в честь этого, вот и подумай, что у них тут за нравы?
Всех вам благ и долголетия, Ваш верный Цинта».
– Цинта? Ты сегодня подозрительно молчалив, и, судя по пяти листам твоего письма, я, похоже, натворил что-то ужасное? – спросил Альберт с усмешкой, разглядывая в зеркало воротник рубашки.
– Ставлю свои башмаки на то, что это так и есть, – хмуро ответил Цинта.
– И почему же ты так думаешь? Чутьё?
– А хоть бы и чутьё. Ты уж, ясное дело, так прихорашиваешься не для того, чтобы воздать почести чьей-то помолвке. Я ни разу не видел, чтобы ты столько времени перед зеркалом проводил.
Альберт провёл рукой по волосам и произнёс с какой-то безысходностью в голосе:
– Она снова меня отвергла.
– Да я уж не дурак, догадался. Только чего ты ожидал, мой князь? Что она упадёт тебе в объятья? С чего бы? У неё вообще-то жених есть – будущий верховный джарт и красавец к тому же, и она помолвлена, – Цинта подал ему фрак, – тебе надо её забыть, мой князь, мало ли на свете женщин!
– Забыть? – воскликнул Альберт. – Как ты себе это представляешь? Это невозможно, даже если бы я захотел, потому что она здесь, каждый день у меня перед глазами! Но дело даже не в этом…
– А в чём?
– В том, что я не хочу её забывать, – он прислонился к шкафу, – можешь ли ты поверить, что боль может быть приятной?
– Приятной? Боль? – Цинта недоумённо посмотрел на хозяина. – Как это вообще понимать?
– Я и сам не знал такого раньше. Но как бы больно ни было всё, что связано с Иррис… мне с каждым разом хочется этого всё больше, – задумчиво произнёс Альберт.
– Similia similibus curantur[2], – произнёс Цинта с выражением и поднял вверх палец, – тебе нужно найти себе другую женщину, мой князь.
– Пфф! Смотрю, ты преуспел в языке, – усмехнулся Альберт, а потом добавил серьёзно, – я никогда не испытывал ничего подобного, Цинта. Чего-то настолько волнующего, безумного и восхитительного. И уж, поверь, я не собираюсь просто так расставаться с этими чувствами. Мне не нужна другая женщина. Никакая другая женщина не излечит меня. А что ещё хуже, я не хочу излечиться от этого.
– Чего же тогда ты хочешь?
– Хочу, чтобы она стала моей. И я готов терпеть эту боль, потому что, чем сильнее боль, тем сильнее потом будет наслаждение. Amabilis insania[3].
– Охохошечки! А ты и правда, совсем спятил! Ну, получишь ты её, а что дальше?
– Дальше? – Альберт надел фрак. – Если честно, то я пока не думал об этом.
– Вот видишь! Ты совсем, как безумец, который нашёл в лесу волшебный цветок и, поддавшись порыву, выкопал и принёс в кармане! А цветок возьми и завянь! Цветку, знаешь ли, нужен сад, клумба и уход. И заботливый садовник. У тебя разве это есть? Подумай, с чего бы ей бросать ради тебя своего жениха? Он, красив, знатен, он будущий верховный джарт и у него есть дворец, полный слуг! А что есть у тебя? Ненависть и шлейф врагов? Ты же готов погибнуть в битве за место верховного джарта, и что ей делать потом? Куда податься? Помнишь, я просил тебя не обижать эту девочку? И что ты мне сказал? «Можно подумать, что я только тем и занимаюсь, что обижаю девочек», – Цинта передразнил Альберта и добавил серьёзно, – отступись, мой князь. Не погуби волшебный цветок.
Альберт посмотрел на Цинту как-то странно, а потом расплылся в довольной улыбке и, схватив его за плечи, тряхнул несколько раз:
– Дуарх бы тебя побрал, таврачий сын, а ведь ты прав! Прав! Разрази меня гром!
Цинта смотрел на него непонимающе и осторожно спросил:
– В кои-то веки я прав! И в чём же?
– В том, что моему цветку нужно где-то расти.
– Охохошечки! Да я совсем не это имел в виду, – пробормотал Цинта.
– Нет, ты абсолютно прав, и я, пожалуй, приму все предложения от моей родни – от Гасьярда, от Эверинн и Себастьяна. Я стану богат. Куплю дом, заведу детишек, что ты ещё мне там советовал? И провалиться мне в пекло, но я готов обменять Иррис на Красный трон! Я отступлюсь, пусть Себастьян становится верховным джартом, мне всё равно,