…Вот уже как два дня беспрестанно моросил унылый, монотонный, сплошной дождь. Поток ручья, стекающий с небес, своим заунывным звучанием успокаивал душу и одновременно тревожил. Дождь приносил тоску…
Скулд стоял у окна, курил, глубоко затягиваясь, смотрел на одинокую дорогу. Так он мог стоять долго, до тех пор, пока засевшая в голове мысль не побудит его в резком порыве схватить дневник и начать выплескивать на бумагу наболевшее, изрыдавшееся…
– Чего стоит моя жизнь? Вся жизнь моя – кладбище, – Скулд ухмылялся. – Пятьдесят лет! – подумать только! Пятьдесят лет рядом с покойниками. Да ведь они мне как родные!
Здесь, рядом с прахом умерших, думы о смысле жизни и смысле смерти – чуть ли не главные задачи бытия. С поиском ответа на эти извечные вопросы смотритель и засыпал, и вставал. Видимо, энергетика кладбища так сильна, что волей-неволей подчиняешься ритму этих вопрошаний.
– Что стоит жизнь? Вот жил, жил человек – и не стало. А для чего жил?..
Он постоянно начинал свои длинные, утомительные размышления-путешествия с этого вопроса. И без оглядки бросался в неизвестность!
– А если задать вопрос иначе? Не так – «зачем, для чего?» А может, «для кого?» Тогда это тупик. Вот для кого я жил?.. Для покойников?.. Одинокий, бездетный, заброшенный, покинутый и оставленный всеми. Кому я был нужен?.. Родственникам умерших?.. Или душам усопших?..
Последние года два-три Скулда стали навещать разного рода кочевые люди: бродяги, странники, путешественники, пилигримы. Число их за последнее время стремительно росло. Люди пытались спастись бегством. Бежали от всего: от себя, от нужды, от неразрешимых проблем, от болезней, просто от нечего делать. В последние шесть месяцев, естественно, – от войны.
…Скулд всегда был рад встрече с путниками и скитальцами, ибо был в вечном восхищении перед мужеством отважных, молчаливых, суровых и угрюмых людей, рискнувших, бросив всё, отправиться в неведомый путь – не в поисках приключений, а скорее в поисках себя.
Сухонький, со впалыми щеками, с худым, морщинистым продолговатым лицом, с болезненными, слезящимися глазами немного навыкате, с дряблым, изможденным, сгорбленным телом, едва носившем себя… Таким представал перед приходящими людьми кладбищенский смотритель Скулд Раппэ. Одетый в замусоленный, потрепанный балахон, свисающий до колен, драные, заштопанные во многих местах штаны и шапку-колпак, смятую в гармошку; обутый в огромные башмаки – все это могло вызвать только смех, не более. Но здесь, среди великолепных могущественных склепов и памятников, – фарс, да и только!
…Когда раздавался глухой, тяжелый стук в дверь, Скулд стряхивал с плеч усталость и принимался хлопотать по хозяйству, как всегда, бурча что-то неразборчивое себе под нос.
Порой Скулда охватывало неодолимое, нестерпимое желание отправиться в дорогу вслед за путником – испытать себя! Но ноги отказывались