Огненная кровь. Том 1. Ляна Зелинская

рухнул на пол. В комнате запахло грозой. Волна силы едва не сбила Цинту с ног, смела каминные щипцы, бутылки, огарки свечей и, подняв с пола облако утиных перьев, выплюнула их в окно, хлопнув в такт ставнями.

      Цинта даже присел от неожиданности, а потом, сотворив охранный знак, проворно развернулся на пятках и замер на пороге с вопросом:

      – Что случилось?!

      Князь стоял в центре комнаты и застывшим взглядом смотрел на письмо.

      – Отец умер, – ответил он, зло усмехнувшись и, смяв бумагу одной рукой, швырнул её в камин.

      Огонь, словно поджидая хрупкий листок, вспыхнул яростно и сожрал его с неистовой силой, выдав фонтан синих искр. А затем, сплясав победный танец, пламя тут же угасло, в мгновенье ока превратив бумагу в прозрачные нити пепла. И в тот же мгновенье лицо князя преобразилось, куда делась похмельная лень и меланхолия, брови сошлись на переносице, серые глаза заблестели, и он улыбнулся какой-то странной торжествующей улыбкой.

      – С-с-оболезную, – пролепетал Цинта, который только сейчас услышал о том, что отец князя Альберта, оказывается, был жив.

      – Соболезнуешь? Дуарх тебя раздери, таврачий сын, да ты должен меня поздравить! – воскликнул Альберт, начав торопливо надевать сапоги.

      – Поздравить? – вопросительно поднял брови слуга. – С чем?

      – Теперь я, наконец-то, могу вернуться домой.

      – Но ты ведь говорил, что твой отец давно умер, и что дома у тебя нет?

      – Да? Я, правда, такое говорил? Ну так я тебе соврал. А может, просто был пьян, – подмигнул ему Альберт.

      И эта внезапная лихорадочная весёлость пугала даже больше, чем присущие Альберту вспышки гнева. Поэтому покосившись на охранный знак над камином и пепел от письма, Цинта дотронулся до амулета на шее и произнёс негромко:

      – Надо бы зажечь свечу и произнести молитвы.

      – Ну, молись, если хочешь. А я не стану, – пожал плечами князь. – А вообще лучше иди и седлай коней!

      – Гневишь ты Богов, Альберт. Мог хотя бы сделать вид, что сожалеешь.

      – Зачем мне делать вид, что я сожалею, если я не сожалею? Это лицемерие, мой друг, а я не лицемер. Так что я не буду молиться, уж извини, – князь развёл руками.

      – Это не лицемерие, а дань уважения.

      – Дань уважения? – он криво усмехнулся. – В составе этой микстуры, которую ты назвал «дань», Цинта, не хватает главного элемента – уважения. Я никогда не уважал своего отца. Так что иди собирать вещи и седлать лошадей.