III
На деле не такой уж значимый этот эпизод с ошейником, и вспоминать о нем подробно, вероятно, вовсе не стоило, достаточно было бы короткого упоминания, если бы не одно обстоятельство, если бы не одна встреча, что случилась, когда мы возвращались из лавки домой.
Мы шли по Невскому, кажется, проспекту: в названиях улиц, как и в вывесках, я не разбираюсь, – когда навстречу нам показался высокий статный господин с седой бородой и седыми же кудрями. Он шел медленно, поигрывая тростью. Гончаров тоже замедлил шаг и прошептал:
– Тургенев идет… Здороваться еще с этим проходимцем…
«А! – подумала я. – Тот самый автор „Муму“. Вот он какой!»
Носом я почуяла, что хозяин мой заволновался, и волнение было неприятного толка. На лице, однако, он изобразил приветливую улыбку, едва ли не такую, что мы видели сейчас на устах зализанного приказчика.
– Иван Сергеевич! – приветственно воскликнул он.
Они обменялись рукопожатием.
– Какими судьбами? – спрашивал Гончаров. – Давно ли из Франции? Приехали – и не известили!
Тургенев был очень высок, так что не только я, но и мой хозяин был вынужден смотреть на него снизу вверх. А голос у него оказался тонкий, писклявый, совсем не подходящий его гренадерскому росту.
– Да вот, любезный Иван Александрович, – тоненько пропел он, – позавчера прибыл в нашу Северную Пальмиру. Но послезавтра уже отъезжаю в Москву, а там в свое родное Спасское, поэтому и не стал беспокоить ни вас, ни кого-либо еще из старых друзей. Все равно не успели бы наговориться.
– Ну, все же несколько слов о себе будьте добры сказать: как вы там в далекой Франции? Не женились еще?
– Вы же знаете, что женщина, которую я люблю, замужем, – по лицу Тургенева пробежала грусть. – Поэтому от женитьбы я далек так же, как думаю, и вы.
– Ну, я закоренелый холостяк и предпочитаю одиночество: я другое дело.
– Одиночество одиночеством, а друга, смотрю, вы себе завели, – он кивнул на меня.
– Этот друг – всем друзьям друг. Никогда не предаст, ничего не сворует.
Тургенев нахмурился, нервно погладил свою красивую седую бороду.
– Вы опять за старое? Я полагал, мы выяснили все недоразумения между нами.
В воздухе запахло враждебностью, и в моем случае это являлось, разумеется, не аллегорией: если подыскать подобие, то этот запах был сродни запаху гари. Но Гончаров предпочел пойти на попятную: как выяснилось впоследствии, им двигало не миролюбие, а особый замысел.
– Что вы, Господь с вами: я ничего дурного не имею в виду. И не таю желания вас обидеть, даже и косвенно. А если и были у нас, как вы изволили выразиться, недоразумения, так они и в самом деле остались в прошлом. Что до воровства, то я вспомнил о нем безо всякого умысла. – И мой хозяин открыто и искренне посмотрел своими добрыми глазами, в ореоле морщинок, на высокого