– Кто это, Федя?
– А! Эта? Это Танечка Иванова, – ухмыльнулся граф. – Между прочим, наша новая балетная звезда!
– Вот как… А… А ты меня ей представишь?
– Всенепременно! О, да ты поплыл, друг.
Так вот и ворвалась в сердце Дениса новая пылкая любовь. Тут же сложились и стихи, словно сами собою:
Я – ваш! И кто не воспылает?
Кому не пишется любовью приговор?
Как длинные она ресницы подымает,
И пышет страстью взор.
Страсть страстью, однако отношения между молодыми людьми пока что оставались чисто платоническими. Майков очень уж сильно берег своих воспитанниц, почти никуда не отпуская. Да и Танечка, к слову сказать, оказалась девушкой чистой и честной, к тому же в те времена было не принято форсировать события.
Вот и томился Денис, вот и ждал, нарезая круги вокруг старого серого дома, казармы, где под строгим приглядом цербера Украсова и проживали юные воспитанницы театрального училища. Да что там говорить, даже на репетиции девчонок возили в специальном возке, в «воронке», как прозвал его Дэн. И нужно было еще постараться улучить момент, чтобы свидеться, шепнуть что-то нежное, дотронуться до руки, передать небольшой подарок… Утешало лишь то, что все еще только начиналось.
Вернувшись домой, погруженный в невеселые мысли Денис еще не успел отобедать, когда внизу послышались шум, хохот, и громкий голос Американца оторвал гусара от софы:
– А-а-а! Он еще и валяется! Поди, не вставал?
– О, Федя! – слабо улыбнулся Дэн. – А мы как раз обедать собрались. Давай с нами.
– Обедать? Ой, брат! – изобразив на лице конфуз, граф подмигнул хозяину. – Я тебя сам хотел обедать позвать. За тем и явился. Знаешь, какой мне пирог прислали из Страсбурга? Не знаешь! И не можешь знать. Едем же скорей, отведаешь… и не только пирог.
Последние слова Толстой произнес едва слышно, ибо в комнату как раз вошла Сашенька:
– Ой, граф! Оставайтесь с нами обедать.
– Да я ж, милая Сашенька, к стыду своему, братца вашего к себе отобедать зову.
– На какой-то там пирог, – вскользь добавил Давыдов.
– Да! На пирог!
Уж такой человек был граф Федор, что ему ну никак невозможно было противиться, решительно никаким образом! Уговорить Американец мог любого – уговорил и Сашеньку отпустить братца, поддался на уговоры и Денис.
– Ну, ладно, езжайте. Только смотрите, недолго.
– Ах, Сашенька, душа моя! Великое вам мерси.
Граф Федор Американец Толстой проживал в небольшом особнячке в переулке Сивцев Вражек. Когда-то там по дну оврага (вражка) протекала небольшая речка, прозванная Сивкой за сивый, грязно-серый цвет воды. Речка сия впадала в знаменитый ручей Черторый, вокруг которого испокон веку селились всякого рода ярыжки, торговцы краденым, литературные критики и прочего рода лиходеи. В сем недобром местечке (как говаривали в старину