– Зачем ты разеваешь на пол-лица? Неприлично ведь. Столько лет, а не понимаешь, что надо…
– Сонь, – перебил он ее, – дай мне, пожалуйста, спокойно поесть бутерброд.
– Это брускетта, а ты пасть разинул.
– Да-да, я помню, там еще риет, да на подушке, – Андрей начал смеяться так сильно, что руки его затряслись, и эта самая прослойка из пюре авокадо немного «съехала», капнув на белую скатерть.
Андрей закрыл рот, сконфуженно улыбнулся жене и поставил на стол тарелку с содержимым, а перед его глазами стоял папа.
Папа и дядя Вова, муж тети Нади, и как они вдвоем под крики «Давай! Давай!» дрались подушками, а глаза при этом были завязаны шарфами.
Андрей вместе с братом, Машкой и Наташкой прыгали от радости на диване, каждый болея именно за своего папу.
Сколько же счастья тогда было и задора! И неудачный прыжок, после которого Машка разбила стакан со смородинным компотом, только усилил накал страстей, хотя тетя Надя эмоционально вспомнила чью-то там мать.
– Сонь, у тебя родители в детстве на Новый год конкурсы устраивали? – спросил он, откусывая брускетту.
Жена, не отрывая глаз от присутствующих, пробубнила:
– О, смотри, сам Смирнов тут, – затем она будто опомнилась и ответила: – Новый год я чаще всего справляла у дедушки с бабушкой, потому что родители куда-нибудь уезжали, например, однажды рванули вдвоем в Москву, оставив меня в очередной раз в деревне, поэтому я мечтала вот так красиво встречать этот праздник в самом лучшем платье, а не уныло сидеть со стариками, вспоминающими, как тысячу лет назад они были бодры и веселы.
– Почему ты так грубо, Сонь? Везде своя прелесть. Мне вот не надо этого пафоса, честно, хотя я могу себе позволить, как там эту… лакшэри лайф. А я вот помню, как любил приезжать к дедуле с бабушкой. Мы с ними на широченных лыжах по снегу ходили в лес, а им было тогда лет по семьдесят, и после таких походов обязательно была баня, – Андрей закатил глаза, не обратив внимания, что жена погружена в сканирование только что пришедших гостей. – Сонь, помню, как сейчас, сижу в бане красный, как «Феррари», о котором ты мне непрозрачно намекаешь, сижу, и кажется, что от жары плавится даже мозг. Я весь в поту, как стекло в капельки воды во время сильного дождя, и дедуля заносит таз, а в нем – с горой снег, и он начинает им меня растирать. А от снега, понимаешь, не холодно, от него вообще не холодно.
– От чего не холодно? – переспросила Соня, которая, будто весенняя муха, проснулась от спячки, и начала слушать мужа.
– От снега, солнышко, не холодно. От снега, если этот снег в руках того, кому ты дорог и важен.
– Андрей, опять ты начинаешь, верно? Почему ты мыслишь этими категориями и не хочешь понять, что прошлого уже нет? Ты тянешь свою душу туда, куда не надо. Живи настоящим. Доверься Вселенной, и она услышит.
– Доверился уже, – недовольно буркнул он в ответ, запихнув последний кусок брускетты в рот, затем вздохнул и решил все-таки закончить начатое. – А еще дедуля перед Новым годом всегда свинью колол, чтобы на стол