Внешне фра Томмазо производил впечатление спокойного и набожного человека. Даже самый придирчивый наблюдатель не мог бы заметить ничего, что заставило бы усомниться в искренности покаяний, принесенных по требованию инквизиции. Он прилежно исполнял обязанности, которые налагал на него сан священника, служил мессы, исповедовал верующих. А когда получил разрешение, охотно стал выступать с проповедями на евангельские темы.
Из Никастро он вместе с Пиццони и его другом Лаврианой переселился в Стило. Здесь Кампанелла с радостью встретил многих своих давних друзей, в том числе Пьетро Престеру и Доминико Петроло.
Весь городок приходил слушать Кампанеллу. На кафедре он преображался: куда девалась его обычная сдержанность!
Никто не оставался равнодушным к его речам. Даже известные с детства евангельские притчи звучали как-то необычно. Фразы, ставшие в устах полуграмотных попов избитыми, приобретали новый смысл. Он говорил о равенстве людей, о человеческом братстве и гневно обличал стяжательство собственников. Он читал отрывки из Апокалипсиса[13] и так говорил о будущем золотом веке, что слушатели верили в близкое наступление счастливейшей поры человечества.
Он вел очень скромный образ жизни. Начальство ни в чем не могло упрекнуть его. В Рим, в конгрегацию Святой службы, которая неустанно продолжала наблюдать за Кампанеллой, «сильно заподозренным в ереси», шли из Калабрии хорошие отзывы.
Постоянно притворяться было нелегко, но необходимо. Маскировка – это военная хитрость, и нет полководца, который от нее откажется!
Вначале он действовал особенно осторожно, тщательно проверял людей, с которыми общался. Но постепенно круг его слушателей расширился. Теперь это были не только его товарищи-монахи. Временами вокруг него было больше мирян, чем клириков.
Он читал лекции по философии. Все, кому доводилось его слушать, поражались его знаниям и его умению доходчиво объяснять самые сложные вещи. Но еще большее впечатление, чем лекции, производили на друзей беседы Кампанеллы. В узком кругу он откровенно высказывал свои мысли. Он знал, как тяжело будет освободить Калабрию от иноземцев и добиться победы восстания. Но еще трудней было сделать, чтобы ближайшие хотя бы сподвижники прониклись новыми идеями.
Жизнь была затянута страшнейшей паутиной предрассудков. Все представления были поставлены вверх ногами. Те же самые люди, которые не боялись ничего на свете, трепетали при одной мысли угодить в ад. Они могли совершать гнуснейшие преступления и презирать любые наказания, но страшились отлучения от церкви. Самый низкий разврат и противоестественные пороки уживались бок о бок с верой в спасительную силу причастия. Насаждаемые веками