– Тогда я вообще не был молодым. Моя мать умерла, когда мне было четыре года, – разве такое поправимо? Бабушка не смогла заменить ее.
Она пристально взглянула на меня своими ясными глазами:
– Вы еще никогда не любили, верно? Вероятно, вам следует постареть, чтобы стать молодым. Чтобы найти свою женщину, вернуть себе мать, которую вы потеряли, сестру, которой у вас не было, дочь, о которой вы мечтаете. – Она улыбнулась. – Мы, женщины, становимся всем этим, когда нас любят по-настоящему. – Она встала. – Не знаю, увидимся ли мы снова. Надеюсь, что нет, – пожалуйста, поймите меня правильно. Если мы увидимся снова, все пойдет вверх дном. Не кажется ли вам иногда, что Бог, позавидовав нашему счастью, рушит его?!
Мне хотелось бы считать ее слова пустой болтовней и поскорее забыть о ней. Какая разница, ее это деньги или Гундлаха. Главное, денег у нее хватает и работать ей не надо. Бездельница, пустышка. Однако забыть ее не удавалось. Она не шла у меня из головы – нога, положенная на ногу, узкие джинсы, узкий топик, ясные глаза и хрипловатый смех; раскованная, вызывающая, приводящая в смятение. Да, я испытывал смятение, когда она сидела напротив. Еще более сильное смятение я испытал на следующий день, побывав в доме Гундлаха и увидев ее портрет.
Нет, подумал я, когда Гундлах вышел мне навстречу и поздоровался, он вовсе не старик. Лет сорока на вид, худощав, густые темные волосы с проседью на висках, энергичные движения, энергичная манера говорить.
– Спасибо, что пришли. У нас сложились непростые отношения с вашим клиентом. Уверен, нам с вами будет легче.
Я не собирался ехать к Гундлаху в Таунус. Мне хотелось настоять, чтобы он приехал ко мне, коль скоро ему от меня что-то нужно. Однако он позвонил нашему администратору, и тот договорился с Гундлахом о моем визите.
– Не принять приглашение Гундлаха? Вам предстоит еще многому научиться.
Администратор перечислил фирмы, которыми владел Гундлах, обрисовал размеры его состояния и влиятельность. Пришлось поехать, в доме меня встретил камердинер, провел в фойе, где я некоторое время сидел, ожидая Гундлаха и борясь со своей гордыней.
Задело мою гордыню и то, что Гундлах взял меня под руку. Он провел меня в салон. Справа окна с видом на равнину, слева книжные стеллажи, прямо передо мной на белой стене – картина. Я остановился, не мог не остановиться, и Гундлах отпустил мою руку. Вы еще никогда не любили… когда нас любят по-настоящему… Бог завидует нашему счастью… Все, что было сказано накануне, теперь обещала она, обнаженная, спускаясь по лестнице.
– Да, – сказал Гундлах, – прекрасная картина. Но на ней лежит какое-то проклятье. Ноги, грудь, пах, одно повреждение за другим. – Он покачал головой. – Закончились ли эти повреждения? Не уверен. А вы?
– Я…
– А что,