Гольяс старался не оставаться в стороне, но то и дело отвлекался. Что-то тревожило его. Лишь недели спустя выяснилось, что его донимали разбойники, с которыми наивный библиотекарь имел неосторожность сыграть в карты на деньги.
Порой Гольяс становился сам не свой – замыкался в себе и не обращал внимания ни на Куову, ни даже на сына. При стуке в дверь он бросал все дела и принимался судорожно искать место, где спрятаться. По утрам озирался на каждый шорох и даже несколько раз пытался неуклюже выбраться на улицу через окно. Иногда Гольяс возвращался из библиотеки бледный и взъерошенный, и тогда сразу становилось понятно, что лучше его не трогать. Он срывался на всех подряд, грубо обрывал любые попытки завязать разговор и отпускал язвительные замечания.
Наблюдая за этой нелепой игрой поведений, Куова узнал кое-что о пороках современного общества. Однако вскоре она ему наскучила. Очередным вечером он вышел на крыльцо вместо Гольяса, и у него состоялся непродолжительный разговор с непрошенными гостями. Его доводы были настолько убедительны, что те больше никогда не возвращались. Но особенно Гольяса удивило то, что для этого не пришлось прибегать к грубой силе.
Они сидели на кухне за столом, смастерённым Куовой, друг к другу лицом, держа в руках алюминиевые кружки с разбавленным пшеничным пивом. Горячая пища и алкоголь расслабили Гольяса, так что он не сдерживал себя в желании поболтать. Такое происходило в конце каждой недели: Иона укладывался в постель, а мужчины допоздна засиживались за беседой.
– Ты удивительный человек, Калех.
Так Куова называл себя в честь своего последнего слуги перед Гольясом и остальными, не будучи уверенным, стоит ли раскрывать о давнем прошлом то, что может показаться невероятным.
Он усмехнулся. Дожив до седин, Гольяс чудным образом не избавился от почти детской впечатлительности.
– За время нашего знакомства ты не раз повторял эту фразу, – заметил Куова.
– Когда я нашёл тебя, ты говорил на каком-то причудливом диалекте и опасливо косился на машины на улицах. Сегодня ты объясняешь Ионе грамматику и арифметику. И коль скоро меня уже целый месяц никто не тревожит, похоже, твой талант работы с деревом уступает лишь твоему таланту убеждать людей. Какие ещё секреты таятся в тебе?
Куова промедлил с ответом. Изменчивость настроения Гольяса временами ставила его в тупик. Перебрав с алкоголем, тот мог начать потешаться над его неведением, а в моменты фанатичного отчаяния едва не падал перед ним на колени и боготворил, не сдерживая эмоций. И тут в голову закралась мысль: «Ничто так не развлекает, как сказанная в шутку правда».
– Быть может,