– Чего мог желать король, находясь на смертном одре? – Вопрошал юноша и сам же предлагал варианты. – Раскаяния? Прощения? Да, любой другой человек ответил бы именно так, но не Киннан! Трудно даже представить его кающимся! Тогда что? Что более всего занимает того, кто одной ногой пребывает за гранью?
Тут Виррейн встрепенулся да столь ретиво, что чуть не перемахнул через подоконник:
– Конечно! Стремление не пересекать сию грань! Либо иметь возможность преодолеть ее и вернуться назад, в мир живых! Если принять такую идею за истину, в нее вполне укладывается предсмертный портрет и его прилюдная демонстрация в тронном зале!
Впрочем, несмотря на логичность рассуждений, Виррейн решил пока ни с кем не делиться своими соображениями, даже с Гедеоном – все-таки предположение звучит фантастически: никто еще не воскресал из мертвых. Да и неясного много: например, княжна из Снауланда – она-то причем? Какая роль отведена Рианне в планах покойного монарха?
Поразмыслив еще немного, Виррейн пришел к необходимости кое-что уточнить.
– Отлично, с утра и займусь, – поставил он себе задачу. – Надо побеседовать с придворным художником, как его, Кассио, что ли? А еще – спуститься в библиотеку и спросить совета у книжных духов.
Как только юноша принял решение, ему тотчас захотелось спать – глаза слипались. Он потянулся и отправился смотреть сны.
С утра Виррейн, стараясь не афишировать своих намерений, попросил слугу указать дорогу в мастерскую придворного художника, дескать, захотелось ознакомиться с его работами: если глянутся, можно и портрет заказать. В этом не было ничего необычного: знатные господа в Дангаре имели склонность к самолюбованию, некоторые украшали дома десятками собственных портретов в разных образах, обеспечивая тем самым работой массу художников. Так что желание Виррейна запечатлеть себя на портрете никому бы не показалось чудным, кроме разве Роланда и Гедеона, однако молодой человек надеялся, что последние не узнают о его планах.
Мастерская Кассио располагалась в нижнем этаже. Огромное пространство, под сводами которого гуляло гулкое эхо, плавно переходило в открытую веранду с белыми колоннами, увитыми диким виноградом. Еще чуть ниже был разбит розарий – и столько роз самых чудесных и диковинных расцветок, пожалуй, не видел никто из смертных, если только не бывал в Дангаре. Поэтическая душа художника упивалась розовым разнообразием и черпала в нем вдохновение, а воздух вокруг насквозь пропитался терпко-сладким ароматом лепестков. Среди клумб стояли мольберты с полотнами, изображавшими то закатный пейзаж, то сливовое дерево, осыпающее лепестки в пропасть, на краю которой росло, из последних сил цепляясь корнями за камень, то величаво-надменные лики знатных дангарцев. Все вокруг