Будучи отставным офицером и пройдя нелегкую службу в каких-то непростых войсках, поучаствовав в реальной войне, Тарас точно знал ценность человеческой жизни и что далеко не все в ней зависит от самого человека. Он активно проповедовал веру в Бога и необходимость следовать Его заповедям. Корил греховность современного мира, полного дьявольских соблазнов.
Одно меня смущало – доказывая свою правоту, даже если с ним никто не спорил, Тарас обращался к недавнему советскому прошлому. Говорил о православии и одновременно, с горячностью, мог сказать:
Ну помните, ведь был же у нас Моральный кодекс строителя коммунизма, ну там же все было сказано!
Его нисколько не смущало, что христианство и марксизм – два учения, которые рисуют мир абсолютно по-разному, что марксизм, базируясь на материализме, полностью отрицает саму возможность существования Бога. В конце концов, что такая эклектика попросту алогична. При этом Тарас был абсолютно целостным в своей вере. Он для меня всегда был ярким примером того, как человек сформировал личную трактовку веры, опираясь и на собственный опыт, и на традиции семьи (он родился в глубокой деревне, где, невзирая на советский строй, в красном углу сохранились образа, оберегаемые бабушкой будущего офицера-предпринимателя).
Тарас был не одинок. Я вспоминаю истории о солдатах Великой Отечественной войны, которые, бросаясь в атаку, могли кричать «За Сталина!» и, прежде чем подняться из окопа, перекреститься, несмотря на партбилет, лежащий у сердца в нагрудном кармане.
Мой дед, коммунист, родившийся задолго до революции в православной семье, всю жизнь хранил в дальнем ящике комода семейную икону Спасителя и достал ее на белый свет как последнюю надежду, когда остался один после смерти бабушки, которую всю жизнь преданно любил.
Я помню, как под впечатлением рассказов прабабушки о святителе Николае, небольшая иконка которого всегда стояла на ее прикроватной тумбочке, ставил свечку его иконе во время школьной экскурсии в Загорск, на которую мы все прибыли с аккуратно повязанными пионерскими галстуками. Я был весьма покладистым пионером, знал все истории пионеров‐героев и рассказы о дедушке Ленине, мог без запинки повторить торжественное обещание пионера Советского Союза, но меня буквально тянуло к знакомому лику святителя. Помню, как пристально на меня смотрел бородатый старик, стоящий по другую сторону подсвечника, и в конце концов поинтересовался: «А ты крест-то носишь?» Помню, как испугался и пулей бросился из храма.
Я все больше убеждаюсь в том, что идеи и ценности, в которых мы были воспитаны, с которыми росли в наших семьях или детском окружении, остаются с нами навсегда. И, даже принимая впоследствии различные новые идеи и вероучения, находясь в юношеском поиске или увлекаясь духовными практиками в более зрелом возрасте, мы все интерпретируем