– Не опостылело прислуживать аптекарю? – спросила. – Не пора ли вернуться домой, к свободному народу?
– Это к тварям, что ли, мертвячьим? Так то не свободные, то гиблые, – он говорил, а сам прикидывал, кто бы мог прятаться в сгустившейся темноте вокруг поляны.
Болотница тихо спустилась в воду, подплыла к середине ручья, к невидимой глазу обычного человека границе, прочерченной волшбой аптекаря. Замерла у срединного камня, посмотрела на домового призывно и ласково:
– Только мы служим самим себе, а ты прислуживаешь человеку. Который тебя ни во что не ставит…
– Который мне жизнь спас, – напомнил Малюта нахмурился: – ты дело говори, по которому пришла. Ведь не с речами этими пожаловала от ближайшего болота?
Болотница поджала губы, вздернула и без того острый подбородок:
– Разговор к тебе есть.
– Так говори.
– Так то не у меня.
Малюта подпоясался крепче, нахлобучил шапку:
– Так зови.
Тьма вокруг поляны зашевелилась, заблестела зелеными гнилушечными огнями. Сердце Малюты упало – поляну окружили кладбищенские мары, больше десятка, вся семья – старые, с иссохшей до черноты кожей, и молодые, зубастые, с иссиня-черными волосами. Та, что постарше, почти седая и дряхлая, подошла к самой границе очерченного круга. Положила трехпалую ладонь на невидимую стену света, оставив золотой отпечаток парящим в воздухе.
– Без зла в душе пришла, – проговорила хрипло. – С дарами… – Она кивнула, и мары достали склянки, доверху наполненные живицей. Малюта встрепенулся, в панике схватился за котомку, заглянул внутрь – в суете он и не заметил, что из нее исчезли почти все заготовленные Лесьяром склянки. Старая мара кивнула, подтверждая его догадку. – За сестру просим. У хозяина твоего томится наша Кхара́на, в неволе. Без воды и пищи. Помоги освободить ее.
Малюта, как завороженный, смотрел на мар. Он был одного с ними роста и племени, понимал их странный, гортанный говор и знал исконную, непобедимую силу, которой они владели. И от которой он, как и многие его соплеменники, отказался добровольно, решив связать свою жизнь с живыми.
– Как?
Старая мара пошамкала потрескавшимися губами:
– Проведи в его дом…
Малюта отчаянно запротестовал, замахал руками, закрыв уши ладонями, схватился за живот и затопал ногами – чтобы не видеть и не слышать преступных речей мар.
– Это для вас предательство – мать родная, а для меня дом Лесьяра – мой дом.
– Твой дом, говоришь? А сам готов наказание принять за ослушание и слабость, – мара кивнула на стоящие на световой границе склянки с живицей.
– Это мое дело! – Малюта закричал. – Не могу я ее отпустить. Не могу, не просите!
Старая мара разочарованно кивнула, острые плечи опустились.