– Господи, да уж не горим ли мы где-нибудь, отец Савелий! – воскликнула, в перепуге бросаясь в комнату мужа, протопопица, но тотчас же на пороге остановилась и поняла, в чем заключалась история.
Протопопица увидала на своем дворе дьякона Ахиллу, который летел, размахивая рукавами своей широкой рясы, и тащил за ухо мещанина – комиссара Данилку.
Протопопица показала на это мужу, но прежде чем протопоп успел встать с своего места, дверь передней с шумом распахнулась, и в залу протоиерейского дома предстал Ахилла, непосредственно ведя за собой за ухо раскрасневшегося и переконфуженного Данилку.
– Отец протопоп, – начал Ахилла, бросив Данилку и подставляя пригоршни Туберозову.
Савелий благословил его.
За Ахиллой подошел и точно так же принял благословение Данилка. Затем дьякон отдернул мещанина на два шага назад и, снова взяв его крепко за ухо, заговорил:
– Отец Савелий, вообразите-с: прохожу улицей и вдруг слышу говор. Мещане говорят о дожде, что дождь ныне ночью был послан после молебствия, а сей (Ахилла уставил указательный палец левой руки в самый нос моргавшего Данилки), а сей это опровергал.
Туберозов поднял голову.
– Он, вообразите, говорил, – опять начал дьякон, потянув Данилку, – он говорил, что дождь, сею ночью шедший после вчерашнего мирского молебствия, совсем не по молебствию ниспоследовал.
– Откуда же ты это знаешь? – сухо спросил Туберозов.
Сконфуженный Данилка молчал.
– Вообразите же, отец протопоп! А он говорил, – продолжал дьякон, – что дождь излился только силой природы.
– К чему же это ты так рассуждал? – процедил, собирая придыханием с ладони крошечки просфоры, отец Туберозов.
– По сомнению, отец протопоп, – скромно отвечал Данилка.
– Сомнения, как и самомнения, тебе, невежде круглому, вовсе не принадлежат, и посему достоин делатель мзды своея, и ты вполне достойное по заслугам своим и принял. А потому ступай вон, празднословец, из моего дома.
Выпроводив за свой порог еретичествующего Данилку, протоиерей опять чинно присел, молча докушал свой чай и, только когда все это было обстоятельно покончено, сказал дьякону Ахилле:
– А ты, отец дьякон, долго еще намерен этак свирепствовать? Не я ли тебе внушал оставить твое заступничество и не давать рукам воли?
– Нельзя, отец протопоп; утерпеть было невозможно, потому что я уж это давно хотел доложить вам, как он, вообразите, все против Божества и против бытописания, но прежде я все это ему, по его глупости, снисходил доселе.
– Да; когда не нужно было снисходить, то ты тогда снисходил.
– Ей-Богу, снисходил; но уж тогда он, слышу, начал против обрядности.
– Да; ну, ты тогда что же сделал?
Протопоп