Но ведь я начинала о свадьбах, о десяти дедовых братьях…
Алена Трофимовна Воронина, бабушкина свекровь, родила одиннадцать сыновей, только один умер маленьким; у восьмерых родились дети: от двух до семи числом, итого сорок моих дядьев и теток. Разве можно знать-упомнить всю родню в таком случае? Алене не повезло, ее выдавали замуж после отмены крепостного права. Считалось, что теперь девки выходили, как хотели, на самом же деле отдали силой. Старшую сестру тоже силой, но до реформы 1861 года, то есть силу приложила не мать, а барин.
Разница в том, что старшую отдали за эстляндского дворянина. Вряд ли, конечно, дворянина, скорее хуторянина, но так передается эта история, без того темная. Аленина мать жила у барина в «мещанках». Что стыдливо скрывается за словом – можно предположить, но с другой стороны, почему мы так плохо думаем о барах? В пользу «скользкой» версии говорит то, что барин забрал овдовевшую «мещанку» к себе и сам выдавал ее дочерей замуж. Но странно, для чего было поселять в доме, полном дворни, как минимум сорокалетнюю вдову; на старых фотографиях мои родственницы этого возраста выглядят древними старухами. Плохо мы бар знаем, если честно.
Старшая сестра сильно плакала, не хотела уезжать с мужем-дворянином. Не знаю, плакала ли шестнадцатилетняя Алена, когда мать передала ее из рук в руки девятнадцатилетнему Алексею Гавриловичу, известному у нас, его потомков, обычаем вопрошать жену после посещения им трактира, для верности усевшись прямо посередь небогатого двора:
– Кто я есть, жена?
На что следовал немедленный ответ:
– Царь и Бог, Алексей Гаврилович!
А попробовала бы ответить иначе!
«Царский» обычай не помешал им завести кучу сыновей, дед оказался младшим, так как последний ребенок, которого Алена родила в сорок два, умер трехлетним. Рожала прабабка вместе со снохами, и у деда водились племянники старше него, а разница с первенцем, самым старшим братом, – двадцать два года. Несмотря на бедность, частые роды и пьянство мужа, Алена дожила до семидесяти семи, а умерла, потому что поранила ногу, видимо, началась гангрена.
Царь и Бог, прадед Алексей Гаврилович, подрабатывая зимой каталем[1] у богатого хозяина, ухитрился сосватать хозяйскую дочь за второго сына. Ушлый оказался мужичонка, пусть и пьяница, пусть невидный собою, ростом меньше жены на голову – ну почему, почему она его боялась, позволяла бить себя; что стоило развернуться, да с размаху… А может, потому и прожила долго, что терпеть умела? Когда терпение входит в кровь, нервные клетки не расходуются, так, что ли?
Дед, чуть не единственный из всех сыновей, взял невесту без приданого, но на то имелись причины. Он женился поздно – в двадцать семь лет, успев повоевать на германской, заработать туберкулез и полежать целый год в госпитале. Будущую невесту видел маленькой девочкой, когда приходил в бабушкину деревню на «беседу».
– Что же ты, Павел, не женишься? – пристали к нему деревенские кумушки, у каждой, поди, по пять дочерей