Бобрич, услышав это, засмеялся, а вслед за ним – супруга и дочки.
– Вот оно что! – воскликнул Алексей Михайлович и шутливо погрозил пальцем сыну: – А я говорил тебе, Петя, что надо одеться иначе. Не вовремя ты восстал против моды. Подождал бы осенней распутицы, когда гости к нам не ездят. Когда посторонние тебя не видят, восставай сколько угодно.
– Следовать моде – значит быть рабом! Рабом чужих вкусов, – гордо заявил младший Бобрич.
– Петя у нас оригинал, – торопливо пояснил старший Бобрич, будто опасаясь, что гостю опять что-нибудь подумается.
– Кант говорил, что в основе моды лежит тщеславие и глупость, – продолжал Петя.
– А Кант – это кто? – спросил Ржевский. – Знакомый ваш?
– Кант – великий немецкий философ, – снисходительно ответил Петя. – Увы, он умер больше двадцати лет назад, поэтому я имею счастье быть с ним знакомым только по его трудам.
– Пётр долго учился за границей, – опять пояснил старший Бобрич. – В Гёттингенском университете. И уверяю вас, Александр Аполлонович, что в Европе мой сын косоворотку не носил. Приехал, одетый по последней моде, а здесь вот уже два месяца оригинальничает.
– Кант говорил, – важно заметил Петя, – что лучше быть одетым по моде, чем в старомодное платье. Но здесь, на родине, я увидел, что мой выбор не ограничен модным фраком и немодным. Есть национальная одежда, которая вне времени и вне моды. И тогда я избавился от модных оков!
– Хватит об этом, Петя, – мягко улыбнулась хозяйка дома. – Прошу всех к столу.
* * *
Стол ломился от кушаний. Всю посуду еда заполняла почти до краёв. Это в городах кладут поменьше, чтобы гость видел изысканные узоры на тарелках, а хозяин мог бы небрежно заметить, что сервиз французский, но деревня – другое дело! Там не стремятся похвалиться посудой, зато кормят до отвала.
Это обстоятельство было очень кстати. Ржевский мог делать вид, будто впечатлён обилием хозяйских разносолов. Лишь бы не смотреть на своих ближайших соседок по столу – Машеньку и Настеньку.
Поручик сидел как раз между ними, с длинного края, а те пытались бросать на гостя «колдовские взгляды». Правда, у девиц недоставало опыта, поэтому выглядело всё так, будто они хотят не околдовать, а сглазить.
Как бы там ни было, Ржевский решил не поддаваться и поэтому с нарочитым интересом разглядывал стол.
– Да тут целый пир! – воскликнул поручик. – Это что? Уха? – спросил он, глядя на уху, когда лакей поднял крышку супницы. – А это что? Пироги? – спросил Ржевский, глядя на пироги. – А это заливная рыба? – спросил он, глядя на заливную рыбу.
Наконец поручик определил для себя стратегию: на этих двух девиц вообще не смотреть, даже если они с ним заговорят, а смотреть прежде всего на Тасеньку, которая сидела как раз напротив – между старушкой Белобровкиной и «бобрёнком» Петей.
Конечно, поведение поручика могли истолковать превратно.