Он побежал на кухню – на это судорожное движение его еще хватило. Хотя, наверное, из комнаты в кухню он «бежал» несколько минут.
Но на кухне были только горы грязной и битой посуды. Он рылся в буфете и в кухонном столе – бесполезно. Тогда он упал на заплеванный пол и исступленно заколотил по нему слабыми кулаками.
Ему казалось, что он колотил, но на самом деле движения были вялыми, и руки он разбил себе только потому, что на полу валялись осколки битого стекла.
Он почувствовал боль порезов, и это было хоть каким-то облегчением. Он закрыл глаза и представил себе, что его кровь, прозрачная как вода, вытекает из него пульсирующей стремительной струей и он сдувается, как надувная женщина из секс-шопа. Наконец-то.
Он открыл глаза.
И увидел, что из-за плиты торчит краешек резинового шланга. Он дополз и рванул его на себя, все еще не веря, что нашел что-то подходящее.
Шланг медленно вытягивался, как выползающий на сушу удав, он был полупрозрачный, длиной в метр, с каким-то странным деревянным наконечником, напоминающим мундштук для флейты. И все-таки это был настоящий резиновый шланг, самое лучшее, самое желанное, что можно было найти в такой ситуации.
Он уставился на шланг, не веря своим глазам: откуда он мог взяться за плитой?! Судя по плесени и паутине, он пролежал там месяцы, а может, и годы… Да какая разница, может, он там жил, за плитой, может, он там и родился, в конце концов, может, у него там нора. А в норе дыра, а в дыре первое мая, ура.
Сил подняться на ноги уже не было, и он так и пополз на карачках в комнату, по заплеванному полу, обмотав шланг вокруг шеи, чтобы не потерять, чтобы он не улетучился, чтобы не убежал.
Конец шланга болтался на плече и бил его деревянным мундштуком. И тогда он мутно посмотрел на деревяшку и вспомнил.
Это все, что осталось от его кальяна.
Это все, что осталось от его жизни.
И это то, с чего все когда-то начиналось.
Да, действительно, а все началось с шиши.
Восемнадцать лет назад у него был знакомый итальянский дипломат. Этот итальянец оказался совершенно необычен тем, что ни в малейшей степени не походил на своих темпераментных соотечественников. Итальянец был нордический тип. Но вместе с тем в нем была какая-то непостижимая расслабленность и умиротворенность. Все это как-то присутствовало в молодом еще мужчине, в то же время спокойно, уверенно и целеустремленно делающем дипломатическую карьеру.
Однажды на теннисном корте, когда итальянец, не прикладывая видимых усилий и, кажется, даже не потея, выигрывал у него всухую, он не удержался и задал какой-то дурацкий общий вопрос о смысле жизни, что-то вроде того, почему люди настолько разные и что их заставляет изменяться.
Итальянец улыбнулся, он, конечно, понял подоплеку такого интереса и спросил своим ровным голосом, обнажая в широкой улыбке чуть желтоватые зубы (это, кажется, был его единственный изъян):
– Ты знаешь, что такое кальян?
– Кажется, курительная трубка? – ответил он и запоздало сообразил, что вопрос был риторическим.
Вечером того же дня у себя дома итальянец показал ему, что такое кальян.
– Курительная трубка по-арабски произносится «гальюн». (Не надо путать с сортиром.) Так что и название курительного приспособления происходит отсюда – «кальян». Правда, в свое время в Египте я столкнулся с тем, что сами арабы совершенно не воспринимают это слово. Для них паролем являются два заветных слога: ши-ша. Шиша обозначает все: и табак, и аппарат для курения, и сам процесс. Суть шиши не в том, чтобы, перекурив, пойти дальше, а в том, чтобы, однажды затянувшись, прирасти к одному месту надолго.
– Ну и что? – спросил он. На него все это не произвело особого впечатления: подумаешь, кальян.
– Сейчас попробуешь, и тогда слова перестанут быть пустым звуком, – пообещал итальянец.
И как же он оказался прав.
– Вот смотри. Шишу курят через длинный резиновый шланг. – Прежде всего итальянец приготовил жаровню, где постоянно тлели древесные угольки. На это ушло больше получаса.
Поглядывая на часы, он подумал, как странно, вроде мангала для шашлыков. И это всего-навсего чтобы закурить.
– Нервничаешь? – заметил итальянец. – И напрасно. Кальян – самый спокойный, самый неторопливый из всех известных методов вдыхания дыма. По крайней мере, мне известных. И кстати, самый обстоятельный из всех табачных досугов. Да и самый созерцательный тоже. Вот смотри, это главный сосуд, – итальянец похлопал по латунной колбе, – в прежние времена арабы делали его из тыквы…
В главный сосуд он залил воду. Она должна была остужать дым и служить фильтром, задерживающим табачные смолы и никотиновый яд. В медную верхотуру итальянец уложил табак – шишу.
– Перед употреблением его моют и сушат, – сообщил итальянец, –