В ответ послышался неразборчивый быстрый шёпот старухи и оба голоса утихли. Через минуту на кухню вошла Елена в коротком плащике, обеими руками снимая резинку и распуская собранные в хвост пышные русые волосы – высокая, тонкая – такая, о какой он мечтал и какой помнил её с прошлой встречи.
– Вас мать-то не пригласила в зал? – смущённо улыбаясь, сказала она, по лицу его пытаясь угадать – слышал ли он разговор в коридоре. – Пойдёмте, там накрыто.
В зале действительно был накрыт стол с закусками и, что удивило Грудинина, – с водкой. У женщин он не ожидал увидеть водку. Сели за стол. Старуха, насадив на вилку картошку и несколько грибков, с усилием, как каменное, проглотила съестное, как-то умоляюще поглядывая на дочь. Та, напротив, старалась не смотреть на неё. Затем старуха встала и, упавшим голосом извинившись, ушла к себе. Это показалось Грудинину хорошим знаком. Сразу после ухода матери началась беседа. Говорила больше Елена. С какой-то прежде у неё небывалой и даже неестественной откровенностью, она рассказывала о школе, где работает, о том, как мало платят, как тяжело с детьми и проч. Грудинин, сдерживая улыбку, коротко отвечал ей в заранее приготовленном сочувственном, почти отеческом тоне, виртуозно удерживаясь на той грани сочувствия, на которой он был бы и тактичен, и не подал бы излишних надежд. Он ждал главного, – при этом не желая подступать к нему сам, а дожидаясь с радостной нервозностью, её собственных намёков. Эти намёки, которые он давно, ещё с того момента как услышал «плешивого козла», предвкушал, были для него главным удовольствием вечера. Елена много пила, и пила по-мужски – большими глотками, часто подливая из бутылки.
«Пьёт много. Двадцать три года, а уже под глазами мешки, – думал Грудинин, жадно и нетерпеливо осматривая её. – Если так у неё пойдёт, через три года совсем опухнет, как бомжиха будет».
«Но, это ещё когда, – сказал он себе. – А сейчас ничего ещё, ничего. Все же двадцать три года, двадцать три года. Молодая, нерожавшая…»
«Молодая, нерожавшая», – смакуя, повторил он, чувствуя приятное напряжение, горячей волной опускающееся от груди к животу.
– Да ты не волнуйся, ничего, – подрагивающим голосом сказал он ей. – Это пройдёт. Найдёшь ты работу нормальную. И в личном все образуется, – выдержав паузу, прибавил он низким многозначительным тоном.
– Эх, если бы… Нам уже теперь не на что жить, маме лекарства нужны, а что тут соберёшь?
Он промолчал.
– Если бы только пару месяцев не платить за квартиру…
Она выговорила эту последнюю фразу через силу, пряча глаза, но, произнеся её, вдруг резко подняла голову и открыто посмотрела на Грудинина. Этого-то он и ждал, этот синий робкий молящий взгляд отплатил ему за все. Прежняя остроумная мысль, которую он вынашивал весь этот месяц, снова блеснула перед ним…
– А давай потанцуем! –