Товарищ Сталин, вы большой ученый…. Юз Алешковский

дни осенние спасли меня

      от насморочной скукотищи хлада.

      Был полон клен октябрьского огня,

      а большего тепла душе не надо.

      Огонь… Зело стихия лучезарна —

      в нем пламенного цвета торжество,

      команде шибко мнительных пожарных

      его не загасить напором аш-два-о.

      Калиной кисло-сладкой скулы сводит,

      багряных красок веселит накал,

      их – померещилось – слегка на взводе,

      цедя винцо, Целков намалевал.

      Не смертный страх, не горечь увяданья

      на сад и лес навеял листопад —

      но знак надежд на прежние свиданья,

      как миллионы осеней назад.

      Когда, солируя в ветвях дубовых,

      полощет горлышко залетный птах —

      обалдевает дуб в тоске любовной,

      а слово замирает на устах.

      О бабье лето!.. У меня нет слов.

      Ясней – они в священном безъязычье.

      В душе – восторг, свобода и любовь.

      Был глух и нем, с чего бы петь по-птичьи?

      Слепец! ты пьян в пивнушке

      «Кайф Незнанья»,

      пой и не думай (то есть не греши),

      чтó есть душа: лишь краешек сознанья?..

      или оно – окраина души?..

      Люблю торчать раззявой из раззяв

      у клумбы Иры, варежку разинув, —

      очам достаточно поникших трав,

      прощального сиянья георгинов.

      Бомбят со свистом желуди пространства

      пруда, полянки, вызревшей лозы…

      Восславим же порядков постоянство! —

      Верхи довольны, и скромны Низы.

      И перелет легко выносит птица,

      как из подвала раб – мешок муки.

      Презри, душа, понятие «граница»:

      жизнь – беспредельна, дальние – близки.

      Видать, и мне порыв настырный нужен,

      чтоб мысли вровень с чувством увязать,

      а буковки, как дюжину жемчужин,