«Так вот рождаются легенды, – саркастически усмехнулся Пушкин. – А того, что было на самом деле, никто толком и тогда не знал и сейчас не знает».
Потому что ничего не было – тогда, в Михайловском. Роман-однодневка случился у них много позже, когда Пушкин уже вернулся в Петербург, но ему и в голову не пришло посвятить хоть строчку свиданию с «гением чистой красоты». Точнее, строчку-то он посвятил, и не одну, но не в стихах, а в письмах к друзьям. В частности, назвал свою мимолетную любовницу «Вавилонской блудницей». Тоже моралист выискался! Анна Керн вела себя по отношению к мужчинам примерно так же, как он сам – по отношению к женщинам. Нет, осудил и заклеймил.
А его позорный, трусливый отказ поехать в Петербург, где друзья – он знал! – готовились воплотить в жизнь то, что он писал в своих «вольнолюбивых стихах». Заяц перебежал дорогу, и он, как темная деревенская бабка, перепугался до полусмерти «дурной приметы» и велел поворачивать лошадей обратно в Михайловское. Как потом они еще продолжали считать его «певцом свободы» – невероятно, немыслимо! Ведь он предал их, если называть вещи своими именами.
Предал – и продолжал сочинять. Поэмы «Цыганы» и «Граф Нулин», три новые главы «Евгения Онегина», трагедию «Борис Годунов», бессчетные стихи… И – ни намека на трагедию на Сенатской площади и дальнейшую участь мятежников, только торопливый набросок на полях рукописи – пятеро повешенных. Вот и все. Знаменитое «Во глубине сибирских руд» он написал много позже, потрясенный самоотверженным поступком княгини Волконской и других жен декабристов.
А в сентябре 1826 года ссылка Пушкина закончилась так же внезапно, как и началась: новый император Николай I приказал ему прибыть в Москву и после долгого разговора с опальным поэтом не только дозволил ему жить в столицах, но и весьма недвусмысленно объявил, что только он лично будет решать, какие произведения господина Пушкина дозволительно печатать, а какие – нет. Да еще в частном разговоре с одним из придворных назвал бывшего опального поэта «одним из умнейших людей России». Казалось, жизнь началась заново, но…
Пушкин невесело усмехнулся. Ему, видно, на роду было написано не видать спокойной жизни, тем более, семейной. Пора бы остепениться, подыскать богатую невесту: карточные долги петлей сжимали горло. Так ведь нет! Вернувшись в мае 1827 года в Петербург, он повел себя по-прежнему: танцевал на балах, волочился за женщинами, играл в картах, до рассвета засиживался на холостяцких пирушках… И так без малого два года! Хотя и писал многим своим друзьям:
«Мне 27 лет. Пора жить, то есть познать счастье».
Легко сказать… Семейное счастье Пушкиным не давалось еще со времен знаменитого основателя рода, «арапа