Однако, вместо этого я продолжал крутить баранку, которую держу в своих руках еще с 42-го года. Повидала моя машинка и степи, и поля, и луга и реки. От Сталинграда едем. Слава Богу, на запад. Теперь вот белорусские леса кругом. А через некоторое время, глядишь, и на Берлин полюбуемся.
– Правда, Маруся? – громко спросил я.
В ответ мне донеслось позвякивание какой-то склянки в кузове. Маруся – это полуторка моя. Не спешите смеяться, вы просто не знакомы с водительским братством. Когда вокруг все меняется, как калейдоскоп, а неизменно только одно – машина твоя, которую ты сто раз смазывал-разбирал-протирал-простукивал и как облупленную ее знаешь, а она тебя. И деться вам друг от друга некуда, да и не хочется уже – родные вы с ней стали, куда ж друг без друга. И новую тебе предложат, а ты не возьмешь! Ведь выручала не раз, жизнь спасала, из-под бомб вывозила. А какое счастье на новой, необстрелянной, сразу большой воронкой стать? Нет уж, правильно говорят: тише едешь – дальше будешь.
Сегодня ехал я на передовую, раненых в госпиталь забрать. Ребята ночью в атаку ходили несколько раз, потери, говорят, большие. Фашисты-то окопались, даже каски не видны, и оборона у них эта, эше-лоннированная, тьфу ты, язык сломаешь, пока выговоришь. Но нам уже это все равно, нас не остановишь, мы их на всех фронтах! А особенно здесь, на Втором белорусском!
Под сиденьем бряцает автомат, я баранку кручу, рытвины объезжая, а в голове мысли далеко-далеко витают. Все чаще задумываться стал, что делать после Победы стану. Вернусь в город свой, отпразднуем все как положено. Даже удивляешься порой, как сможем мы с этим переполняющим, разрывающим грудь счастливым чувством жить – Победа! И никакой войны! И только радость и смех кругом! Девушки расцветут, мужики все вернутся, все как прежде заработает, только лучше, сильнее, мощнее! Мы многому научились! Я, наверное, буду и дальше баранку крутить. А что, нравится мне, привык. Или слесарем пойду. А хотя, видно будет. Главное – поскорее бы война закончилась.
* * *
В батальоне ко мне сразу подскочил лейтенантик молодой, безусый, планшетку достал, сверять что-то начал. Поодаль бойцы уже носилки с ранеными составляют, кто ходячий – в покрасневших от крови бинтах сами к машине подходят.
Спрыгнул я с приступки, потянулся смачно.
– Давай, ребята, загружай шибчее! – скомандовал, помогая откинуть борт.
– Младший сержант Скворцов! – доложился я лейтенанту.
– Молодец, Скворцов, – одобрительно кивнул офицер. – Не заставил ждать.
– А как же! – улыбнулся я. – Мы свое дело знаем!
Лейтенант подставил плечо, помог задвинуть носилки с раненым бойцом в кузов.
– Вот что, сержант, кузов у тебя под завязку будет, воевать там сейчас никто не сможет. Давай-ка я тебе сопровождающего дам, проводит до больнички, а потом вернется со следующей машиной.
– Сопровождающего конечно можно, только вам тут солдаты на передовой нужнее, товарищ лейтенант, а мы потихоньку, по тылам, доедем, – с благодарностью в голосе отказался я.
– И все же пускай, мне спокойнее будет и комбат наш доволен будет, он о них как родной отец печется.
– Вам виднее, конечно. А то может пусть в кабину кто-то из ходячих сядет, автомат дайте ему, тоже дело!
– Нет, раненые пусть остаются там. Их дело – поправляться скорее, и опять в строй. – Лейтенант уже принял решение. – Гриценко!
– Шо, товарищ лейтенат? – Обернулся один из помогавших грузить бойцов. Внушительный, крупный усач в чине старшины и с ППШ за спиной.
– Поедешь – проводишь! Вернешься с первой попуткой.
– То можна! – согласно кивнул усач. – А як же ж воны тут бэз мэнэ, салагы?
Солдаты вокруг рассмеялись.
– Поезжай, Мыкола, мы тут без тебя сразу в наступление перейдем!
– До Берлина сразу!
– В марш-бросок!
– Во якых хлопцив оставляю! – хлопнул себя по колену Гриценко. – Ладно, скоро вэрнуся. Кашу оставтэ!
Я заглянул в кузов, там было человек пять лежачих и еще человек десять устроились вдоль бортов, кто на корточках, кто по-турецки, скрестив ноги.
– Вы уж поаккуратнее, товарищ сержант, не трясите их, – попросил лейтенант.
– Понимаем, поедем, как по маслу, – понимающе кивнул я, залезая в кабину. С другой стороны, кряхтя, забирался внутрь Гриценко.
– Ну, давай знаёмытысь, служивый! – протянул он мне свою руку, размером с добрую саперную лопату.
– Андрей! – представился я.
– Мыкола, можешь просто дядьком або ж батьком называты. Я ж тоби в батькы годюся. – усач добродушно улыбнулся.
– Договорились! – улыбнулся