– С самого начала.
– Хорошо. В самом начале, когда только ушла государыня с великими княжнами, вы с царевичем сидели очень даже культурно, а вот потом…
А вот потом контроль над ситуацией под влиянием непомерного употребление алкоголя, со слов Колдуна, был полностью и безвозвратно утерян: душевные разговоры за жизнь и проникновенные тосты ввиду отсутствия музыкального сопровождения в виде даже самой завалящей магнитолы плавно привели к самостоятельному и крайне душевному исполнению застольных песен. «Ой, мороз, мороз…» была пропета два раза, «Валенки» один раз, «По Дону гуляет казак молодой» трижды. А вот когда мы с отцом затянули «Чёрный ворон», дед Михаил, «дежуривший» все это время вместе с Прохором и Иваном в коридоре, понял, что дело плохо, и решил прекратить эти затянувшиеся пьяные посиделки, но был благополучно послан цесаревичем далеко и надолго под предлогом того, что князь, видите ли, мешает его общению с сыном.
– Ну, тут этот сын и засадил папаше с правой, да так, что этот самый папаша в полёте койку разворотил, – ухмыльнулся Кузьмин. – А грозный сын встаёт такой и говорит: «Ещё раз деду что-нибудь подобное скажешь, покалечу».
Я схватился за голову и виновато посмотрел на отца:
– Извини, пап, не в себе был…
– Да ты-то тут при чём? – нахмурился он. – Я за дело получил. – И спросил у Кузьмина. – А что князь?
– А тот посмотрел на вас и заявил: «Делайте вы что хотите! Я в дела Романовых больше не лезу! Хватит с меня!» Развернулся и ушел к себе в камеру. А мы остались с Прохором в коридоре следить, чтобы вы друг друга не поубивали. А в том, что вы это можете, мы как бы и не сомневались…
– А я что? – вздохнул отец. – Ну, ты понял…
– Вернулся за стол и торжественно пообещал царевичу, что Михаила Николаевича больше никогда дурным словом не назовешь, и даже не подумаешь о нем плохо. После этого вы долго обнимались, а потом снова выпили.
– Что дальше? – вздохнул отец.
– А дальше у вас все пошло по новой, – улыбался Кузьмин. – Снова душевные разговоры с тостами, а потом песни. Только вот репертуар сменился на специфический: «Я московский озорной гуляка», «Человек в телогрейке», «Заходите к нам на огонёк», а после крайне надрывного исполнения дуэтом «Голуби летят над нашей зоной» царевич ударил кулаком по столу и очень агрессивно заявил, что больше в этой Бутырке сидеть не намерен, мол, сколько еще можно терпеть все эти унижения? Ты, Саша, с ним полностью согласился и поинтересовался, какие у сына будут мысли на этот счёт? Царевич же долго не думал и попросил у тебя телефон, пообещав, что «щас, батя, все будет!», позвонил Владимиру Ивановичу, – Кузьмин покосился на Михеева, – и приказал ему подогнать к центральному входу Бутырки машины.
– А вы что? – Отец смотрел на Ивана и Прохором.
– Мы попытались вас отговорить, – развёл руками Кузьмин, – на что царевич прямо заявил, что мы едем на продолжение банкета