Мейнард, несмотря на то, что когда-то, по всей видимости, был воином (хотя сам он этого не сказал, уверяя, что провел долгие годы в обители), не обнаружил ни озлобления, ни подозрительного спокойствия, предшествующего бунту, когда уяснил свое новое положение. Он смирился и расспрашивал Альвдис, попросив ее рассказать о поселении, о людях, живущих здесь, и запоминая новые слова. Она говорила с Мейнардом, чувствуя при том спокойное удовольствие – может, оттого, что спасла эту жизнь, сияющую, будто огонек в глиняной плошке. Альвдис и раньше удавалось выхаживать больных, ее благодарили, и она сама ощущала, что делает нечто важное, однако ни разу не было у нее такого чувства, будто она пронесла в ладонях сквозь огонь драгоценную воду, не расплескав ни капли.
Он учился поразительно быстро, запоминая множество новых слов, и Альвдис не сомневалась: скоро чужак сможет говорить, как заправский северянин. И еще ее огорчало, что он почти ничего о себе не повествует: о монастыре почти не обмолвился, но то понятно – жаль сожженного дотла обиталища, жаль остальных братьев; только вот и где родился – не сказал, и почему решил в монахи уйти. От Сайфа Альвдис узнала, что Мейнард действительно из франкских земель, хотя и жил отчего-то в Англии, и ей хотелось бы услышать эту историю; спрашивать впрямую она постеснялась, а чужак так и не рассказал.
Потом раны его затянулись, тело окрепло, и разговоры пришлось прекратить. Мейнард переселился в дом к остальным рабам, Альвдис возвратилась к своим повседневным обязанностям, а домик вычистили и отдали молодой паре: свадеб той осенью играли множество.
ГЛАВА 5
Осень тянулась долго, золотистая и сладкая, как мед; по всему выходило, что снег выпадет лишь под конец года. До тех пор Бейнир вместе с дружиной успел сходить еще в один поход, на сей раз – с парой соседей, которые были совсем не против добыть золота перед предстоящей зимой. Возвратились довольные, почти никого не потерявшие в бою и с богатой добычей, так что пир закатили долгий, во славу богам. Кажется, боги решили не карать Бейнира за нарушение некоторых законов, и жизнь вошла в привычную колею. Молодые воины взяли в дома жен, нескольких – из других деревень, а девы выбирали мужей, и во Флааме царила радость, которой не мешала ни тяжелая работа, ни зарядившие дожди.
Альвдис в который раз про себя удивлялась тому чутью, что было у нее на людей: как ей приглянулся порабощенный франк, так и другим он пришелся по душе. Пожалуй, до сих пор больше Мейнарда среди рабов отмечали лишь Сайфа, на смуглую кожу которого ребятишки сначала смотрели со страхом, а потом – с интересом, и заслушивались историями Востока. Теперь любимцем ребятни и женщин сделался Мейнард. Он не чурался никакой работы, даже самой черной, исполнял ее прилежно, а нрав, несмотря на силу и ловкость, имел незлобивый и отзывчивый. Злость Бейнира на потерю многих воинов в том походе сгладилась со временем, и даже вождь обратил внимание на нового раба, на которого женщины не могли нарадоваться.
Оказалось, умеет он