Кажется, стоит только любовно сосредоточиться на каком угодно сущем в его собственном бытии, и ответно сосредоточившееся существо само собой выстроится подобающим, отвечающим (адекватным, говоря по-латыни) образом. Это и будет понимание, сама истина. Правда, для этого надо от многого отрешиться (любимое ревниво). Честно сказать, придется отрешиться от всего. Или наоборот? Вместить все в единственного избранника? Или увидеть каждое на своем месте вместе со всеми другими? Ведь только вместе со всем каждое оказывается собой: на своем месте, в своем назначении… Значит, чтобы увидеть каждое само, нужно каким-то образом охватить взором все. Ho как возможна такая θεωρία – охват взором всего? Где найти место зрителя, для которого зрелищем могло бы стать все?
Что это «все» (и, стало быть, «каждое» в этом «всем») нигде, собственно, не присутствует, заметили скоро. «Φύσις – природа вещей [вещи в их бытии] – любит прятаться», – заметил Гераклит, написавший об этой «природе» книгу (DK В123). Кажется, «наука незнания» Сократа и Платона лишь развертывает мысль того же Гераклита. «Πολυμαθίη νόον ἕχειν ού διδάσκει – многоученость не обучает уму, – говорит он и приводит примеры такой многоучености: – Иначе обучила бы Гесиода и Пифагора, равно как и Ксенофана с Гекатеем» (ibid. В 40). То есть одинаково далеки от понимающего ума и всеохватывающие теогонии с космогониями, и глобальные космографии, географии, этнографии, истории, и прочие собрания обычных и тайных сведений. Обучение уму, способному охватывать умственным взором все и так всматриваться в природу вещей, происходит, надо полагать, иначе. И еще – как бы дополняя только что приведенное речение: «Чьи только речи я ни слышал, никто не доходит до того, чтобы понимать, что мудрое ото всех обособлено (отделено) – σοφόν έστι πάντων κεχωρισμένον» (ibid. B 108). «Мудрое», то, что «любит» философ, т.е. все и каждое, – обособлено, отстранено ото всего во множестве всего и каждого. Разумеется, не так, что находится в каком-то особом – пусть и «потустороннем» – месте (так оно было бы всего лишь еще одним из многого). Оно – то, к чему устремлен ум философа, – странно: ни с чем не совпадает, но все содержит. Оно ничто из того, о чем повествуют знатоки, потому что всё (и каждое как единичное средоточие всего) – больше всего перечислимого и рассказываемого. Оно не имеет места и времени, напротив, все места и времена как-то находятся в нем. Поэтому и находится оно умом и в уме, который сам не имеет места и времени (неуместен, утопичен, отвлечен – как угодно).
Философское любопытство столь необъятно, что допытывается такого «всего», что всегда отсутствует. Оно допытывается одного: всего, которое настолько везде и всегда, что нигде и никогда, в частности. Поэтому хотя то самое, чем занят философский ум, касается всего, но касается он (и оно) всего