– Но ведь дед – префект Рима, он тоже вечно занят! – возразил мальчик, надеясь, что еще сможет остаться рядом с отцом.
– Да, ты прав, он весь в государственных делах, как и я. Но его дом более тих, спокоен и безопасен, чем этот огромный дворец.
– Ты чего-то опасаешься, папа?
– Я опасаюсь только одного, сын мой, чтобы роскошь и власть не развратили тебя, не сбили с пути справедливости. Ведь я надеюсь, ты, возмужав, станешь цезарем, предводителем молодежи, будешь всем примером.
Рядом появился раб Сириск и сообщил, что преторианский трибун Марк Квинтиллиан пришел с докладом. Пертинакс закрыл дверь в комнату сына и, приняв суровый вид, велел Сириску привести трибуна.
Рослый, широкоплечий Марк Квинтиллиан вошел в коридор спокойной, твердой поступью уверенного в себе человека, держа шлем в левой подмышке, а правую руку держа прямо, по шву. Узкое лицо, высокий открытый лоб, нос с легкой горбинкой, черные волосы – настоящий италик.
– Приветствую тебя, император! – произнес трибун и приложил к сердцу кулак.
– Слушаю тебя, трибун.
– Как ты и приказал, август, среди преторианцев наведен порядок. Вот список с именами всех, кто сегодня был в караульне.
Пертинакс взял протянутую ему навощенную табличку и бегло пробежал ее глазами.
– Завтра же все эти люди будут вычеркнуты из списков моей гвардии! – процедил он.
Огонь полыхнул в глазах Марка Квинтиллиана.
– Прошу тебя, август, во имя всех богов, не делай этого! Исключение из гвардии станет черным пятном на роду каждого преторианца. Мои подчиненные раскаялись. Если хочешь наказать, то лучше меня, так как именно на мне как на их командире лежит вина в их неподобающем поведении. Я допустил это, мне и отвечать!
Пертинакс с уважением посмотрел на честного трибуна и ответил:
– Эти слова мне по сердцу, трибун. Так поступали римляне в нашем далеком и славном прошлом, жертвуя собой ради других. Хорошо. Ты один ответишь за всех своих воинов. Но именно потому, что ты закрываешь собой друзей, я не стану наказывать тебя строго. Завтра ты навсегда оставишь дворец и будешь нести службу, не покидая каструм, но не трибуном, а простым преторианцем. Я уведомлю префекта претория о своем решении.
Ни один мускул не дрогнул на лице трибуна. Оно осталось бесстрастным. Марк Квинтиллиан молча приложил кулак к сердцу и ушел.
Трибун не спешил в караульню. С загадочной улыбкой на губах он медленно брел по коридорам и залам огромного дворцового комплекса, созерцая его красоту и шикарное убранство. Трибун понимал, что времена действительно изменились. На смену полной безнаказанности и свободе преторианцев при Коммоде пришло время строгости и дисциплины. Марк Квинтиллиан признавал только силу, и потому требовательность старика Пертинакса ему даже нравилась, он уважал его за это. Однако Коммод отличался исключительной жестокостью, поэтому