где мою плоть разъели ядовитые слёзы. Мне показалось, что меня пронзили копьём. Боль оказалась настолько сильной, что у меня побелело перед глазами. И я поймала эту вспышку, уцепилась за неё и вдавила пальцы в свою изуродованную плоть ещё сильнее, и мир вдруг взорвался яркой радугой красок. Боль поглотила меня целиком. Я сама стала болью. Я была всюду и сразу. Я стала невесомой бабочкой, хрупкой и лёгкой, вспорхнувшей в синее небо, полное солнца, а потом бабочке сломали крылья, искорёжили её тельце и бросили на землю в моё жалкое изуродованное измождённое тело. Вот только беспомощной я больше не была. Потому что теперь я могла стать кем угодно – бабочкой, каплей воды в реке, мерзким стариком, чья маска прилипла к моему лицу… То, что раньше терзало меня, обратилось моей силой. Я больше не боялась того, что могу потерять себя, я понимала, что я нечто большее, чем просто девушка Дная. Я – весь этот мир, не имеющий ни конца, ни начала. Потому что нет такого существа, которое не чувствовало бы боли. Всё рождается через боль, через боль и уходит. И я поняла, что быть только кем-то одним – это непозволительная ограниченность для мага. Теперь я никогда не буду играть какие-либо роли, я буду превращаться в того, кого играю. И я готова была попробовать. Маска на моём лице потеплела, оживая, но меня это уже не пугало. Пора было ещё одному персонажу подняться на сцену. Закашлявшись, я хихикнула, как можно более отвратительно. Теперь мне не нужно было сживаться с образом, я просто стала им, и всё. И захихикала вновь. Чем сломала прекрасный восход, сломала момент самолюбования, которым наслаждалась Онини. О, то, что я совершила, было настоящим святотатством, я поняла это уже по тому, как потемнело лицо женщины на холме, по тому, как капризно изогнулись её губы. Если раньше в слабости своей я желала ей смерти, то сейчас от всего сердца простила Онини, видя перед собой лишь избалованную и при этом несчастную девочку. Разве могла я наказать ребёнка? Нет, нет и нет! Её нужно пожалеть и погладить по голове. Её нужно полюбить. Потому что все её капризы, вся эта игра лишь потому, что Онини больше некому любить. Я снова засмеялась, радуясь тому, что поняла это. И мгновенно позабыла о своём желании.
– Что смешного в моей скорби?! – воскликнула Онини, ожидая, что заложенные в мою душу сочувствие и чувство вины отзовутся, вспыхнут заревом стыда, ведь всех нас учили преклонять голову перед чужим страданием, но тут Онини ждало глубокое разочарование. Не на того она напала.
Мой персонаж лишь презрительно хмыкнул:
– Что знаешь ты о чувстве скорби?
Я поднялась, сгорбившись и хромая, то ли потому, что была в роли старика, то ли потому, что тело слушалось меня лишь отчасти. Боли я больше не ощущала, поддавшись ей, я словно потеряла чувствительность.
– Помню я тот день, когда мои воины все как один полегли при битве с эльфами. Хи-хи, вот это была скорбь, – усмехнулся старикашка. – Поле, полное трупов, вороны, кружащиеся над ним. Эти воины были так молоды, некоторые – настоящие мальчишки,
