– Ай, девочка, почему ты растишь одни только бархатцы? – спрашивает падрино. Рассада стоит на подоконнике, летом переселится на балкон, и мы обсуждаем ее, будто бы виделись только вчера. Кубинское обращение нинья – девочка – заставляет меня улыбаться. В реальной жизни я давно уже никому не девочка.
– Я пока больше ничего не умею. Вот думаю посадить декоративные тыквы, ростки уже торчат.
– Тыквы! – кивает падрино. – Хорошо для Очун. А что-нибудь для Чанго? Хотя у вас тут, наверное, не вырастет? Бананы, бамия – не?
Делаю неопределенный жест рукой. Слишком сложный вопрос, даже если что-нибудь подобрать из возможного. Мне 47 лет, и до прошлого года я губила любые растения только в путь. Ни разу ничего не вырастила из семян. Год назад получилось с бархатцами, это меня воодушевило, но с ума не свело. Не все сразу. Добавить тыквы – уже большой шаг вперед. И потом, я все-таки не сантера, я только сочувствующая. Дело не успело дойти до обряда посвящения, так что я могла бы держать дома искусственный букет, стирать с него пыль и не забивать себе голову. Или сажать что попало, будто бы сантерия в моей жизни вообще ни при чем.
Я очень не сразу узнала, что на Кубе живые цветы покупаются только для потустороннего мира. И ведь успела притащить их в подарок на день рождения старушки Амелии, потом еще удивлялась, что повисла неловкая пауза. Эти трогательные мелкие гладиолусы, которые продают уличные торговцы, кубинцы берут для кладбища или сантерических ритуалов. Каждый цветок, каждый фрукт или овощ, каждая травка или специя имеют свое значение для сантерии. Как и для любого языческого культа, выросшего из общения с природой и душами предков.
Пока я мнусь с ответом, падрино достает из нагрудного кармана сигару, закуривает и насмешливо смотрит на меня через толстые стекла очков. Впервые вижу его в традиционной кубинской рубашке с четырьмя карманами и замысловатой отстрочкой. Ему уже за 70, и он все еще красавец мужчина: седые вьющиеся волосы и борода, смуглая кожа, крепкая чуть полноватая фигура. У него есть несколько больших татуировок, первую из которых он сделал 10 лет назад, я видела его в тот день. А еще он один из немногих белых сантерос высокого ранга, бабалао. Говоря по-простому, мой падрино – негритянский колдун, даром что белый.
Курить в помещении нормальная кубинская практика. Морской ветер и деревянные жалюзи на окнах без стекол делают свое дело: дым не застаивается и не успевает пропитать все вокруг. Кури сколько хочешь, запаха не остается. В моей подмосковной квартире все по-другому, но не стану же я поучать падрино, слова и так даются с трудом. Не каждый день принимаешь такого гостя, к тому же наедине.
Я смутно догадываюсь, что мне все это снится, ведь этого просто не может происходить у меня дома в России, да еще вот так запросто, ночью, когда в отъезде мой муж. Попробую-ка спросить, что все это значит.
– Освальдо… – начинаю я, впервые обращаясь к падрино по имени, которое, кажется,