В большинстве стран на берегах Средиземного моря ещё с тех времён, когда море называлось Зелёным, акация традиционно рассматривалась как знак платонической любви и символ жизни, а также отхода от активных дел и бессмертия. Её белые и красные цветы символизируют жизнь, смерть и возрождение. Колючки акации напоминают рожки растущей луны. Именно этот аспект радовал Скопуса больше всего.
У евреев акация считается священной и зовётся Деревом Гофер. Согласно легенде, из него была сделана Скиния Завета[2]. В христианстве, как известно, имеющем свои корни в иудаизме, акация ассоциируется не только с бессмертием, но и с моральным образом жизни. Одна из христианских традиций утверждает, что терновый венец для Христа был сделан именно из акации, потому что хоть она и является священным деревом евреев, но символ тернового венца означал насмешку над идеей бессмертия. Собственно говоря, именно желание посмеяться и сыграло решающую роль в выборе академиком акации как символа Проекта.
Ко всеобщему удивлению, саженцы акации удачно преодолели моря и океаны. Местная земля им понравилась, тем более что и в уходе недостатка не было: добрая сотня садоводов холили и лелеяли каждое деревце, как ребёнка. Саженцы хорошо принялись, демонстрируя рекордные темпы ежегодного прибавления в росте. В результате очень скоро комплекс зданий Проекта оказался окружён прекрасной акациевой рощей. Сотрудники любили гулять там в обеденный перерыв. Рощу облюбовали и соловьи, поздней весной и ранним летом существенно добавляя шарма местной природе и делая рощу любимым местом для встреч, и не только строго научного характера.
Вот и сегодня оба помощника академика вышли на природу глотнуть свежего воздуха и перемолвиться парой слов.
– Мне бы такой перстенёк, как у патрона – все бабы были бы моими! – мечтательно подняв глаза к небу, проговорил Валентин. – Сразу видно, что старинный, и выглядит дорого.
У природы, как обычно, были благие намерения, но в случае с Валентином она, по-видимому, так и не смогла воплотить их в жизнь. Это был тощий белобрысый молодой человек с неестественными угловатыми движениями и тусклым взглядом, который создавал впечатление синтетичности и вялости носителя. Общее неприятное впечатление дополняла странная манерность, которая, скорее всего, являлась следствием синдрома беспокойных гениталий. Даже парящая в воздухе, как нимб у святого, курчавая белобрысость Валентина казалась, а может быть и была, искусственной. Со всем этим резко контрастировал костюм с иголочки, неизменная шёлковая рубашка, роскошный галстук с увесистой бриллиантовой брошью и ботинки из крокодиловой кожи – всё «от кутюр». При этом своеобразный шарм ему придавало неожиданное сочетание хуцпы[3] с застенчивостью и зажатостью.
– На перстень-то рот не разевай! – по-мужски неласково оборвала молодого человека пресс-секретарь академика. Кстати, её тоже