– Скажи, Урус, откуда ты родом?
Невольник склонил голову и почтительно отвечал:
– С пограничных районов Касимова, госпожа.
– А как назвала тебя мать?
– Фёдор, сын Иванов.
– У тебя трудное имя, я буду называть тебя Урусом.
– Как пожелаете, госпожа, я уже привык к этому прозвищу.
Сююмбика пристально взглянула в лицо стоявшего перед ней мужчины. Хотя Урус и склонился перед ней, но всё равно был выше своей маленькой госпожи, и малика, к своему неудовольствию, заметила усмешку, скользнувшую по губам невольника.
– Почему ты притворялся глухонемым?! – уже строже спросила она.
– Госпожа сердится?
– Отвечай и не смей лгать! – отчеканила Сююмбика, она исчерпала запас терпения и приготовилась к решительным действиям.
– Если госпожа сердится, в её воле отдать меня на расправу беклярибеку Юсуфу.
Спокойствие, с которым были сказаны эти слова, означавшие смертный приговор самому себе, ошеломило девушку.
– Я не сержусь, – проговорила она, осаживая недовольство, –но мне необходимо знать.
– Вы устали, госпожа, идите же к себе.
– Я не усну, пока не узнаю, кто ты – друг или враг!
– Хорошо. – Урус поднял голову, и Сююмбика заметила, каким огнём полыхнули его глаза. – Сегодня вы уже выслушали рассказ старика – сказку о змеях. Могу рассказать и о своей жизни, но не сказку, а быль. Я – простой хлебопашец, госпожа, и, хотя Бог не обидел меня силёнкой, не помышлял ни о войне, ни о разбое. Была у меня невеста, Анастасией звали, собирались на осень свадьбу играть. А летом налетели татары, пожгли посевы, дома пограбили, многих увели в плен, и мою Настеньку тоже. Несколько дней шёл за ними, пытался отбить любимую свою, да сам попался. Пока нагонял, ослабел от голода, вот и смогли скрутить меня, а то живым бы не дался. Решили мы тогда с Анастасией друг друга держаться. В Казани привели нас на невольничий рынок, и часу не прошло, как какой-то мурза купил мою синеглазую. Богом молил, чтоб и меня мурза взял с собой. Тот ощупал, да рукой махнул, объяснили мне, что в хозяйстве у него мужчин хватает. Увёл он мою невесту,