Диаманте — еще один генерал
Скала — мертвый старейшина
Канту — берсерк
«Божественное сестринство» — монахини крепости Манта
ЮГ
Бунши/Попеле — речной дух, русалка, оборотень
Нсака Не Вампи — охотница, убивающая на заказ хищников
Осейе — ее сестра
Найка — наемник
Бисимби — кровожадные водные нимфы
Болом — южанин-гриот
Икеде — его правнук, также южанин-гриот
Юмбо — лесные феи, хранительницы детей
Чипфаламбула — громадная рыба
МАНТА
Летабо — монахиня
Лиссисоло — сестра Кваша Дары
Нинки-Нанка — речной дракон Принц Миту (так утверждается)
Басу Фумангуру — старейшина Северного Королевства
Настоятельница — старшая монахиня «Божественного сестринства»
ДОЛИНГО
Якву — тактик Южного Короля (умерший)
Женщина Ньимним — мастерица целительной и восстановительной магии
Королева Долинго (так утверждается)
Ее Канцлер
Белые Ученики — наичернейшие из черных магов и алхимиков
Импундулу — вампир в облике птицы-молнии[1]
Ишологу — Импундулу без хозяина
Сасабонсам — крылатый пожиратель человеческой плоти
Адзе — вампир и клопиный рой
Элоко — травяной тролль и людоед
Мальчик — безымянный сын Лиссисоло
МАЛАКАЛ, затем КОНГОР
Семикрылы — наемники
Сад-О’го — очень высокий человек, но не великан
Амаду — работорговец
Биби — его прислужник
Следопыт — охотник, ни под каким именем более неизвестный
Леопард — оборотень-охотник, известный под несколькими другими именами
Фумели — ушлый оруженосец Леопарда
Бултунджи — оборотни, гиены-мстительницы
Зогбану — тролли, изначально вышедшие из Кровавого Болота
Венин — девушка, выращенная на корм Зогбану
1. Женщина без имени
K’hwi mahwin
Один
Как-то ночью блуждал я в джунглях сна. Не сна, а как бы памяти, что прорастает сквозь сон и властно им завладевает. В памяти того сна была девочка. Вижу, значит, девочку, жилище ее – старый термитник. Трое ее братьев из большой хижины рассказывают, что термитник похож на гниющее сердце великана, только перевернутое, но девочка того не знает. Она прижимается губами к его полому чреву, к стенам из сухой красной грязи, шершавым на ощупь. Окон там нет, если не считать таковыми дыры, а если считать, тогда их множество, и они торчат где ни попадя, и от них тело полосуют жгуты света – вверх, вниз, наискось, – а с ним змеится жара и скапливается, давая отростки из ветра, сочащиеся по всей этой каверне. Термиты из этого места давно убрались. Здесь никто бы и собаку держать не стал, а эту девчонку, гляди-ка, держат.
Ноги у нее удлиняются, но по-прежнему как две палки; голова растет, но грудь всё так же плоская, как земля; кажется, вот-вот – и по возрасту она уже выйдет наружу, только никто не озабочен подсчетом ее лет. Хотя отмечают каждое лето, метят гневом и горем. Они, то есть ее братья, вот так отмечают, стало быть, ее рождение, да. В эту пору находит на них тучей хмарь и злобность лютая – по ее, стало быть, вине.
И вот она сидит – губы сжаты твердо, аж добела, прямо как костяшки ее стиснутых кулаков, а на лице решимость под стать думам. Мол, всё, решено, она сбежит, выползет из этой дыры и рванет так, что не сдержать и не угнаться. Будет бежать без конца, отпадут ступни – побежит на щиколотках, отпадут щиколотки – будет бежать на коленях, а сотрутся колени, так и ползком, но бежать, нестись, мчаться. Так, наверно, бежит младенец к матери – к мертвой матери, не прожившей достаточно, чтобы дать имя дочери.
При утлом свете, сочащемся и выходящем через дыры, она может считать дни. По запаху коровьего навоза она может сказать, что один брат сейчас возделывает землю и сажает зерно, а значит, сейчас либо арб, либо гидада[2], девятый или десятый день луны в Камсе[3]. Оглядевшись, она видит большой лист, на который вчера вечером сыпанули горку каши – один из двух раз в лунную четверть, когда ей дают поесть. Припоминают. Большую часть времени ее просто