Но Альбертик уже тогда чувствовал социальную несправедливость по сравнению с теми, кто имел папу и маму. Иногда на него нападали приступы тревоги и грусти. Он подходил к Настеньке со слезами на глазах.
– Ты меня не забудешь, когда меня увезут в детский дом?
– Дурачок, кто тебя увезет в детский дом? – озорно смеялась Настенька. – Зачем же тебя увозить куда-то, если тебе и здесь хорошо? Пока у тебя есть я, не беспокойся, никто не тронет. – И Настенька смачно целовала его.
Он верил ей. И легко, с хорошим чувством засыпал в своей постельке. Пока Настенька рядом, его никто не тронет. И очень боялся, когда она по какой-то причине отсутствовала. Но воспрянуть духом было просто – стоило только увидеть няню!
И вот однажды Настенька не пришла. Как сказала старшая воспитательница, она не придет еще долго, потому что легла в роддом, рожать мальчика или девочку…
Ему не было даже горько, было страшно. Узнав о беде, он не спал всю ночь и плакал… Детское предчувствие свершилось – приехал микроавтобус, и его отвезли в детский дом, как он понял, навсегда.
Он подошел к нему первым, худой, костлявый, с хитровато бегающими соломенными глазами. Оглядел сверху важно, по-хозяйски.
– Ничего себе, смазливый хмырь. Как пить дать, трахать будут.
Альберт растерянно моргал глазами, ничего еще не понимая.
– Чего моргаешь, хмырь, звать-то как?
– Альберт, – с трудом протянул коротко остриженный мальчишка в школьной форме.
– Ты что немец? Альберт – имя-то какое-то нерусское.
– Почему, русский.
– Аль-берт! – ехидно передразнил пацан. – Алик небось?!
– Алик.
– Ладно, беру тебя под свой колпак. Не понял, что ли? Пишусь за тебя, значит. Только, чур, слушаться – иначе со мной каши не сваришь.
Каши Альберт ни с кем варить не хотел… И все же Вадьку оценил. Смутное чувство подсказывало ему, что навязавшийся дружком пацан не такой уж страшный, как себя подает…
В жизни детдомовской Вадька оказался человеком верным. Детдомы бывают разные – лучше, хуже – и хотя многие похожи на простые типовые школы, мир здесь иной, не всякому привычный. И не столько он суровый да жесткий, сколь какой-то безнадежный… И живут здесь не мальчишки, не девчонки, а тоже какие-то безнадеги. Пропащие…
Добрым здесь быть сложно хотя бы потому, что в добро здесь не верят. Да и как могут верить пацаны, брошенные, кем-то оставленные и подкинутые в крайней степени истощения, покрытые гноящимися ранами или привезенные из дома ребенка – правда, из дома ребенка они более чистенькие, опрятные да нежные. Их-то не всегда любили – на них рычали