Преподавателей в Военный институт набирали, что называется, из народного хозяйства. Долгое время советская арабистика была в загоне. Никому со времен Великой Отечественной войны эти специалисты были не нужны. И люди ушли кто куда. Одни встали к станку, другие уехали в сельскую местность.
Но наступил 1967 год – война на Ближнем Востоке. И об арабистах вспомнили. Их стали собирать по крупицам. Многие из теперешних преподавателей ВИИЯ были гражданскими людьми и сами капитально подзабыли арабский язык. Но были и такие, кто все годы войны, до нее и после служили в спецслужбах и выполняли различные тонкие задачи в разных частях света, подчас имея гражданство других государств.
Эти люди, без всякого преувеличения, были гордостью не только Вооруженных сил и спецслужб, но и всего Советского Союза. Под их кураторством в Военном институте в короткие сроки была сформирована прекрасная когорта преподавателей – лучших не только в Москве, но и в СССР, способных готовить высококвалифицированных переводчиков для нужд армии и флота, а также для спецслужб.
Выйдя из кабинета начальника курса, Олег задумался о том, что, наверное, трудно или даже совсем невозможно объяснить человеку, далекому от языка, что он поступил в институт для того, чтобы учить английский, а не вообще какой-нибудь иностранный язык. Да и что это такое – каракули какие-то! (Речь шла об арабской вязи. Он видел нечто похожее на бутылках с минеральной водой. А теперь от него требуют это учить! Ну просто дурдом!)
В коридоре он увидел сидящих поодиночке жопников (на сленге слушателей ВИИЯ «жопник» – это зубрила), которым было все равно, что «жопить», и ему стало тоскливо.
На самоподготовке жопники разбивались по парам и пытались учиться, контролируя друг друга. На практике эти старания были малоэффективными.
– Бэээбун![6] – неуверенно с тоской в голосе тянул бравый в повседневной жизни кадет Виктор Гукайченко, носивший за солидный размер шеи кличку Дядя.
– Почему это «бэээбун»?! – злился на непонятливого суворовца преподаватель арабского языка Константинов, мужчина маленького роста, щуплый, злющий и прокуренный, прозванный за свою невзрачную внешность Тараканом, один из немногих вольнонаемных преподавателей военного вуза. – Не «бээбун!», а «баабун!» – нервно тарабанил он желтыми от никотина пальцами по столу.
Недоуменно похлопав мохнатыми ресницами и слегка помедлив, Гукайченко вновь открывал рот:
– Бэээбун!
– Тьфу ты! – вскакивал со стула Таракан и начинал носиться по классу из стороны в сторону. Поистратив свои нервные клетки где-то «в другой жизни», Константинов был близок к тому, чтобы запустить мелом в «тупого двоечника». Что иногда и делал.
Впоследствии Олег все-таки взялся и выучил арабский язык, потому что занятие языком, пусть хоть и таким, покажется ему единственным развлечением в условиях малокомфортного военного быта. Все остальное