Он делился на две большие половины; в каждой из них жила семья, из простонародья; в доме было множество пристроек, закутков, полутёмных закоулков и человечьих нор; кроме того – огромный, уходящий вглубь, в землю, подпол.
Фёдор постучал в тяжёлую дверь в заборе; её открыли; на пороге стояла женщина. Она вскрикнула:
– Федя! Федя!
Женщина была лет тридцати пяти, полная; зад значительно выдавался, образуя два огромных, сладострастных гриба; плечи – покатые, изнеженно-мягкие; рыхлое же лицо сначала казалось неопределённым по выражению из-за своей полноты; однако глаза были мутны и как бы слизывали весь мир, погружая его в дремоту; на дне же глаз чуть виднелось больное изумление; всё это было заметно, конечно, только для пристального, любящего взгляда.
Рот также внешне не гармонировал с пухлым лицом: он был тонкий, извивно-нервный и очень умный.
– Я, я! – ответил Фёдор и, плюнув женщине в лицо, пошёл по дорожке в дом. Женщина как ни в чём не бывало последовала за ним.
Они очутились в комнате, простой, довольно мещанской: горшочки с бедными цветами на подоконниках, акварельки, большая нелепая «мебель», пропитанные потом стулья… Но всё носило на себе какой-то занырливо-символический след, след какого-то угла, точно тайный дух отъединённости прошёлся по этим простым, аляповатым вещам.
– Ну вот и приехал; а я думала, заблудесси; мир-то велик, – сказала женщина.
Соннов отдыхал на диване. Жуткое лицо его свесилось, как у спящего ребёнка.
Женщина любовно прибрала на стол; каждая чашечка в её руках была как тёплая женская грудка… Часа через два они сидели за столом вдвоём и разговаривали.
Говорила больше женщина; а Соннов молчал, иногда вдруг расширяя глаза на блюдце с чаем… Женщина была его сестрой Клавой.
– Ну, как, Федя, погулял вволю?! – ухмылялась она. – Насмотрелся курам и петухам в задницы?.. А всё такой же задумчивый… Словно нет тебе ходу… Вот за что по душе ты мне, Фёдор, – мутно, но с силой, выговорила она, обволакивая Соннова тёплым, прогнившим взглядом. – Так за твою нелепость! – Она подмигнула. – Помнишь, за поездом наперегонки гнался?! А?!
– Не до тебя, не до тебя, Клава, – промычал в ответ Соннов. – Одни черти последнее время снятся. И будто они сквозь меня проходят.
В этот момент постучали.
– Это наши прут. Страшилища, – подмигнула Клава в потолок.
Показались соседи Сонновых, те, которые жили во второй половине этого уютно заброшенного дома.
– А мы, Клав, на беспутного поглядеть, – высказался дед Коля, с очень молодым, местами детским, личиком и оттопыренными вялыми ушами.
Клава не ответила, но молча стала расставлять стулья. У неё были состояния, когда она смотрела на людей, как на тени. И тогда никогда не бросала в них тряпки.
Колин зять – Паша Красноруков – огромный, худой детина лет тридцати трех, со вспухшим от бессмысленности лицом, присел совсем рядом с Фёдором, хотя тот не сдвинулся