От неожиданности того, что произошло в следующую секунду, Алекса даже вздрогнула – Феликс выругался, с силой хлопнул себя по ушам и, скривив лицо в ужасной гримасе от боли, зажал уши.
– Прошу тебя… – процедил он сквозь зубы, теряя терпение, – перестань плакать! Я больше не могу видеть твои слёзы! Ты знаешь, я готов убить за них!
Алекса очумело взглянула на него мутными, раздражёнными от слёз глазами.
– Ты убиваешь меня тем, что плачешь, – сказал он холодно и жёстко. – Не надо больше!
Этот его беспощадный удар по ушам подействовал на неё, и она замолчала, обнаружив, что он тоже по-своему страдал. Тихо и неподвижно Алекса ещё какое-то время лежала, чувствуя себя опустошённой, уязвлённой и сонной, а когда он едва дотронулся до её плеча, она вздрогнула, ведь, впав в это забытье, она забыла, что не одна.
– Прости меня, – полушёпотом повторил. – Мне пора ехать…
Он ещё минуту посидел, внимательно глядя на неё, встал и вышел из комнаты. Между тем Алекса всё же заставила себя сползти с кровати и выйти в коридор, чтобы проводить его, а вместе с ним и призрак их крепкой дружбы. Она не поднимала на него своих глаз, потому что ей было стыдно и обидно за то, что он, зная о каждой её пережитой эмоции, посмел приблизился к ней, как к женщине, но не как к загадочной, недосягаемой, интригующей женщине, а как к досконально изученной биографии с болячками, романами и душевными травмами. Прислонившись спиной к двери, опустив заплаканное лицо и шмыгая растравленным носом, Алекса молча наблюдала за тем, как он надевает свои красивые туфли, ведь даже в том, как он одевался, ощущалась вина, покорность и молчаливая просьба о прощении. Когда он был полностью готов, он поднял с пола сумку, вздохнул с тяжёлым сожалением и облокотился на стену справа от неё. Некоторое время они просто стояли – он находился в напряжённой задумчивости, а она – в каком-то пустом безразличии ко всему, как бывало с теми, у кого резко заканчивалось что-то налаженное и хорошее. Выстраданная, обласканная, необходимая им двоим дружба вскрыла ту запретную дверь, которой они так или иначе сознательно сторонились.
– Я хотел попрощаться с тобой… – тихо, почти неслышно, сказал Феликс.
И тут её безразличие сменилось каким-то злорадством, ведь она не была ни в чем виновата, и поэтому ей не хотелось испытывать чувства неприятной опустошённости и страдать из-за того, чего она не делала и чего не желала. Оставалось лишь одно средство, чтобы избежать этого болезненного состояния, а именно – сделать что-нибудь, чтобы испытать сильнейшую эмоцию, яркий всплеск и перебить душевный разлад, как-то вернуть свой организм к жизни, к мысли, к ощущению. Ей необходимо было сотворить лёгкое безумие, допустить любое эмоциональное вмешательство, ведь только резкий, смелый и безрассудный бросок в крайность мог повлиять на её безжизненность. И тогда, осознавая безвозвратно утраченное время их дружбы, она решилась поставить более конкретную точку во всей этой истории. С какой-то неистовой искромётностью, с глазами, в которых