– Даша, у нас одна модель подвернула лодыжку, она не сможет сделать второй выход.
Жесть. А я после показа буду расхваливать прессе эту адскую обувь, рассказывая о ее удобстве…
– Кто?
– Устинова. У нее остался розовый жакет с брючками.
Кого же я впихну в сороковой размер? Озираюсь, выцепляю взглядом пятнадцатилетнюю модель, ту самую, у которой забрали обувь старшие сестры по цеху. Длинноногая тонкая лань с красивым и модным лицом, которую очень скоро заметят букеры и «продадут» за границу, сначала в Китай, затем в Европу. А у меня ее первый показ. Я расписала на нее всего один выход, посчитав, что для начала достаточно, но обстоятельства распорядились иначе. Блестяще отработав свой выход, она, переполненная адреналином сцены, пытается отдышаться в уголке.
– Готовьте Круз. И пусть Устинова отдаст ей свою обувь.
«Результат любой ценой». Но никто не знает, что это за цена. Все видят только красивое шоу, вылизанных моделей в дизайнерской одежде, излучающих праздник. Для зрителей этот день такой же, как и предыдущий, им неведомо, что за двадцатиминутным шоу стоит полугодовая интенсивная работа целой команды высококвалифицированных специалистов-фанатиков, три недели голода моделей, сожженные волосы и лодыжка Устиновой.
– Даша, у нас девочки все вышли, осталась одна модель, но там что-то с платьем. Запускаем общий финал? – кричит мне в ухо выпускающий режиссер.
Я оглядываю всех моделей и вижу, как целая толпа дрессеров кружится над Ким.
– Девочки, построились на финал, – командует режиссер.
– Нет, у Ким последний выход! – кричу я с отчаяньем.
Завершающий образ для показа – как развязка в романе, где наступает катарсис. Это самое сложное и потрясающее платье. Без него нельзя. Это все равно что из фильма «Великая красота» вырезать сцену с фламинго. Платье должно выйти любой ценой. Я подбегаю к группке дрессеров, хлопочущих над Ким.
– Что случилось?
– Она не влезает. Молнию заклинило.
Что ж сегодня с молниями-то?
– Разрезайте молнию и зашивайте на ней.
За секунду платье было распорото, Ким быстро влетела в него, оставалось зашить.
– Даша, мы не можем больше подиум держать пустым. Мы запускаем финал, – бьется в истерике режиссер.
– Нет! Ждите! Нам нужно всего полминуты, – не оборачиваясь, кричу сорванным голосом режиссеру. – Берите еще иголки и шейте в несколько рук, – отдаю распоряжение команде.
Хватаю иголку с первой попавшейся ниткой и лихорадочно приступаю к делу сама. И… слышу финальную музыку. Оборачиваюсь лишь для того, чтобы утвердиться в самых мрачных подозрениях: режиссер выпускает девочек на финальный выход. Мой четко выстроенный мир поплыл… и рухнул. Я почувствовала подступающую тошноту.
Меня кто-то взял