Красное небо. Невыдуманные истории о земле, огне и человеке летающем. Василий Авченко

rel="nofollow" href="#n_14" type="note">[14] гимназию. Ася тогда жила в семье Лии. Владивостокское коммерческое училище на улице Нагорной, ныне Суханова, где учился Фадеев, располагалось в нескольких минутах хода от «зелёной» гимназии. Зимой 1915/16 года гимназисток пригласили в гости к «коммерсантам». Колесникова вспоминала: «Были отработаны приседания и полупоклоны, заготовлены подобающие слова и прочие… “китайские церемонии”… Среди представленных нам мальчиков были: Саша Фадеев, Петя Нерезов, Саша Бородкин, Гриша Билименко, Паша Цой». Именно в тот день Фадеев посмотрел на девочку другими – уже не детскими, а юношескими глазами. Позже он напишет ей: «С зимы 1915/16 года – я был тогда в 5-м классе, это было время, когда все мы начали увлекаться танцами, танцевали все перемены – в коридорах и между парт, подымая подошвами пыль, – начала ходить на вечера и девочка Ася, которая была когда-то для меня самой обыкновенной девочкой из одного со мной двора на Комаровской улице». Теперь она показалась ему «необыкновенной» и «таинственной». Она же увидела, что на Сашу, такого простого и общительного, порой находила «задумчивость, а иногда некоторая стеснительность». Уже тогда, по её словам, товарищи нередко называли его «писателем», его сочинения всегда получали высокий балл.

      Гимназистки и «коммерсанты» подружились. Ася вспоминала: «Нам Саша, Петя, Паша, Гриша, Саня, Яша были симпатичны совершенно одинаково… Все дружили с книгами, все занимались спортом». Судя по её словам, влюбляться она ни в кого тогда не собиралась. А вот Фадеев, по его позднейшим признаниям, уже с начала 1916-го любил Асю: «Высшей точкой – кульминационным временем, потому что это год, а не мгновение – был 1917/18 учебный год, год образования “коммуны”, год забастовки учащихся, год нашего повзросления, некоторого усложнения наших общих отношений и в то же время наибольшего расцвета нашей общей дружбы. Как часто мы все тогда встречались, как трудно нам было долго не видеть друг друга! И всё-таки где-то ближе к весне 1918 года у нас бывали встречи, овеянные какой-то печалью, точно предвестье разлуки, – если бы мы тогда могли знать, как надолго мы разлучимся вскоре – на всю жизнь!»

      Письма Фадеева, в которых он вспоминает отрочество и первую любовь, поражают искренностью и откровенностью. Это настоящая исповедь – тем более ценная, что ни одного автобиографического произведения Фадеев так и не написал. «Если бы вы знали, с какой грустью смотрю я теперь из тридцатилетнего далёка на маленького умненького мальчика с большими ушами, как мне его бесконечно жаль… Когда я в 1930-х годах… мысленно перебирал вновь и вновь всю свою жизнь, я тогда впервые понял, что эта четырёхлетняя любовь к вам – с отроческих лет до юношеского возмужания – не могла быть случайной. Она означала, что было в вашем внешнем и внутреннем облике что-то необыкновенно покорявшее меня и, очевидно, очень мне необходимое. С другой стороны, такая верность в столь ранние годы, соединённая с тщательно скрываемой от других подлинной страстностью… свидетельствовала о незаурядной моей натуре, – я теперь с чистым сердцем, спокойно