Бесконечно долго все катались по площадке, на улице начался снег с дождем, а я сидела в конце салона, кутаясь в пальто и пряча слезы. Я не могла повернуть голову и посмотреть на него: я боялась правды. Если постоянно пялиться на собственные кроссовки, то можно было верить, что он, прогуливаясь по площадке под порывами ветра, смотрит в мою сторону.
В автобус постепенно возвращались те, кто успешно сдал эту часть экзамена. Становилось шумно, и я перестала слышать свои мысли. Примерно через час все, кому предстояло сдавать экзамен на городских улицах, оказались в автобусах. С десяток человек отсеялись на этом этапе и я видела, что Мирон был прав: подготовка в его школе была на высшем уровне. Где-то в середине ряда, справа сидела молодая девчонка: симпатичная, милая мордашка, высокий хвост, приятная улыбка, горящие глаза… «Ее он тоже учил? Так же, как меня?». Предательская слеза сорвалась с ресницы. Сука.
Автобусы медленно направились прочь с площадки, а я все еще боялась посмотреть, едет ли он за мной.
В городе моя очередь настала на Садовом, возле «Атриума». Когда я шла к машине, я видела, что на заднем сиденье сидел инспектор, а на месте инструктора Мирон. Я поздоровалась с первым, не взглянула на второго, пристегнулась и спросила:
– Куда?
– Ну, пока прямо, Виктория Андреевна, – усмехнулся экзаменатор.
Я пристегнула ремень, чуть отодвинула сиденье, поправила зеркало, включила музыку и, мигнув поворотником и убедившись, что могу выезжать, плавно покатилась вперед.
Машин было немного. Я, не уточнив, куда именно я должна приехать, быстро перестроилась в крайний левый ряд, стараясь держать скорость под контролем, и понеслась по Садовому. Дворники сметали с лобового стекла снежные хлопья, а я снова «просто ехала домой, как обычно». Только весело и легко мне не было, Мирон молчал и не смотрел на меня своим голодным взглядом, а позади сидел третий лишний. Мне было наплевать, получу я права или нет, и я стала прибавлять газ. Сразу же почувствовала, как Мирон со своей стороны начал давить на педаль тормоза, не давая мне нарушить правила. «Не смей мне помогать!» – едва слышно и незаметно прошептала я одними губами и снова слезы сорвались с кончиков ресниц. Он не смотрел ни на меня, ни на спидометр, он просто знал, что я делаю. Я ехала по городу, в моей машине сидели двое, но я была одна. Иногда я смахивала слезы рукой и инспектор это заметил:
– Все в порядке? – с тревогой спросил он. – Вы можете продолжать, Виктория Андреевна.
– Все нормально, – ответила я, хлюпнув носом. – Песня грустная.
– Тогда сделайте потише и давайте правее. Поедем на Тверскую…
Я прибавила звук и видела, как Мирон бросил на меня гневный взгляд. Как назло, я не пересекла ни одной сплошной, на всех светофорах останавливалась ровно перед линией, на каждом пешеходном переходе сбрасывала скорость: все сделала правильно. Мне казалось, что я все делала правильно, но это не помогало мне перестать каждой порой чувствовать одиночество. От меня несло обидой, отчаянием и разочарованием.
Когда